Наталья Попова
По вере нашей…
Рассказ
Её было видно издалека. Невысокого роста миниатюрная брюнетка в белом пальто шла медленно-медленно по Святой Канавке в Свято-Троицком Серафимо-Дивеевском женском монастыре. Мы с группой туристов за это время успели все достопримечательности осмотреть и по Канавке пройтись, а кто-то по ней даже два раза проскочил.
Когда мы проходили мимо женщины, я заметила не только большой живот, выпирающий из-под пальто, но и светящиеся глаза, и умиротворённую улыбку. Мне захотелось познакомиться с ней и поговорить.
Я отделилась от нашей туристической группы и подошла к деревянной часовне во имя преподобного Серафима Саровского, где Канавка заканчивается. Семьсот семьдесят семь метров женщина в белом пальто прошла за час с небольшим. За всё это время улыбка ни разу не сошла с её лица.
– Здравствуйте. Меня Наталья зовут. Извините, что отвлекаю, просто Вы меня своей умиротворённостью покорили. Хотела сказать, что Вы прекрасны. Наверное, часто здесь бываете?
– Благодарю. Я – Анна и раз в год мы с семьёй обязательно приезжем сюда. Муж с сыновьями где-то здесь гуляет. Путь же по Канавке он личный. Один на один разговор с Богоматерью.
– А я с туристической группой была. Что-то не так сделала?
– Почему же сразу не так? У каждого свой путь. Кто-то приходит к Пресвятой Богородице с просьбой, кто-то выговориться, кто-то пробегает с мыслью, что в очередном святом месте побывал, а кто-то, как я, благодарит.
– И Вы каждый год приезжаете, чтобы спасибо сказать? Живёте здесь рядом?
– Нет, из Калининграда добираемся. Но суть ведь не в этом. Она для меня величайшее чудо сотворила, – после этих слов женщина перекрестилась, улыбнулась и посмотрела мне в глаза. Внутри меня тепло разлилось широкой рекой и захотелось обнять незнакомку.
– Вижу интерес в твоих глазах. Давай присядем, и я тебе расскажу свою историю, – сказала она, обняла руками живот и вперевалочку, как пингвин, пошла к скамейке.
Анна молчала, посередине её лба некрасиво пролегла складка, блеск в глазах угас, и она сама словно скукожилась вся. Сейчас она была похожа на женщину, уставшую от жизни. Она разглядывала брусчатку под ногами, а я не торопила. Собравшись силами, Анна заговорила:
– Андрей – мой второй муж, и он меня очень поддержал. Благодаря ему, я узнала, что такое женское счастье.
Первый раз я выскочила замуж в восемнадцать лет. С мужем мы познакомились на студенческой дискотеке, а через несколько месяцев уже расписались. Никаких торжеств мы не устраивали, посидели с родителями да свидетелями и всё. После свадьбы жить стали вместе. Мы планировали закончить учёбу и устроиться на хорошую работу, а лет через десять можно было бы и о детях подумать. Только жизнь пошла совсем по-другому сценарию. Буквально через полгода совместной жизни я забеременела. Новости, конечно, никто из нас не обрадовался, и мы приняли совместное решение: сделать аборт. Как говорят, «не хотели мы плодить нищету», а откуда у студентов деньги? – Впервые с начала разговора Анна подняла глаза от земли и посмотрела на меня. Она поморщилась, словно у неё что-то болит, а по щеке скатилась слеза. – Как же мы тогда заблуждались, но узнала я об этом позже. Намного позже.
Операция прошла успешно, и вроде жизнь должна была наладиться, войти в привычное русло, но внутри меня стала расти чёрная дыра. Она увеличивалась каждый день и грызла меня изнутри. Началась депрессия. Модное сейчас слово, а раньше об этом говорили просто «девка дурью мается», «перебесится». На деле же я просто возненавидела себя, мужа и окружающих. На улицу почти не выходила, так как навстречу, как назло, попадались дети всех возрастов. Они смеялись, бегали, прыгали, а я представляла, каким мог быть мой малыш. С мужем мы расстались через год, он больше не мог терпеть моих истерик, а я не могла остановиться. Развод переживала очень тяжело, забросила учёбу и вернулась к родителям. Мама предложила обратиться к психологу и Богу. На реабилитацию ушло много времени.
Психолог и церковь стали моими лучшими друзьями: я пыталась восстановить душевное равновесие и замолить свой главный грех. Однажды в церкви встретила Андрея, он тоже её часто посещал: рано овдовел и тяжело переживал утрату любимой жены. Мы с ним подолгу разговаривали, гуляли вместе по набережной, и постепенно моя боль стала утихать. Через три года мы поженились, и тут я узнала, что бесплодна. Что испытывает женщина, счастливая в браке и мечтающая о ребёнке, когда слышит такой приговор от врачей? Мир рушится, кирпич за кирпичом. Внутренний зверь, что долгое время был в спячке, снова разинул пасть и начал поглощать всё хорошее, светлое, что нам с Андреем удалось выстроить. Я стала сама на себя не похожа: мне всё время хотелось как-то ужаться, сгорбиться, чтобы занять, как можно меньше пространства. Я медленно сходила с ума. Не знаю, как держался Андрей, но он ещё находил силы, чтобы поддерживать меня. Он мужественно терпел мои истерики, ждал, когда я успокоюсь и предлагал бесконечное количество вариантов, чтобы отвлечь меня. Но всё было тщетно, пока однажды он не взял длительный отпуск, чтобы мы могли посетить святые места России. Но отпустило меня только здесь, в четвёртом «земном Уделе Пресвятой Богородицы». Говорят, надо переночевать в Дивеево, чтобы получить Её благословение. Мы здесь прожили неделю. Я гуляла по Канавке, посещала источники с целебной водой и молилась в часовне.
Видимо я примелькалась и на пятый день ко мне подошла пожилая женщина в длинном чёрном платье. Сначала я приняла её за монахиню, но оказалось, что она живёт недалеко и часто приходит в монастырь. Вот она то мне и сказала, что я неправильно по Святой Канавке хожу. Оказывается, идти по ней надо так, чтобы сто пятьдесят раз прочитать молитву «Богородица Дева радуйся», а после каждых десяти молитв Пресвятой Богородице, надо ещё и молитву «Отче наш» прочитать. В этом деле мне очень чётки помогли, так как там после десяти маленьких бусин идёт одна большая. – Анна неспешно встала. Одной рукой она поддерживала живот, другой достала чётки. – Смотри, какие красивые.
В руках Анны появились чёрные чётки, в которых каждая одиннадцатая бусина была яркого красного цвета. Всего же я насчитала десять отрезков по десять бусин, бока у всех немного поблёскивали, будто были отполированы. Она убрала чётки обратно в карман и снова присела на скамью.
– После разговора со старушкой я и купила эти чётки. В очередной раз подошла к Канавке и попыталась пройти, как она меня научила. Да только сложно это сделать. Ноги всё норовят вперёд убежать, ум их подгоняет. Только с третьего раза удалось мне замедлиться и необходимое количество молитв прочитать. Затем пошла в церковь, встала на колени перед образом Богородицы и пообещала, что сколько бы детей ни даровала она, всех рожу и воспитаю.
Услышала тогда Пресвятая Богородица молитву мою, через год после поездки я родила первого богатыря, потом второго, а сейчас мы девочку ждём. Муж меня на руках носит, а я каждый день молитву благодарственную возношу Богородице и раз в год обязательно сюда приезжаю.
В этот момент к Анне подбежал шестилетний мальчик и обнял её:
– Мам, мам, мы кушать хотим.
Затем он встал на носочки, чмокнул её в щёчку и убежал обратно к отцу, который стоял чуть подальше вместе с младшим сыном. Втроём они ждали, пока мама дойдёт до них. Анна улыбнулась мне:
– Я самая счастливая, и моя сила – в семье.
Её глаза снова лучились любовью и умиротворением, как перед нашим разговором, а складка на лбу, наоборот, разгладилась. Анна поднялась, поправила белое пальто, обняла живот и неспешно пошла к любимым мальчишкам.
Ты только верь
Рассказ
Зажмуриваюсь от солнечных лучей.
– Восемь утра? Чёрт! И это в каникулы, – бурчу недовольно.
– Бряк, бряк, – доносится до меня. Мама суетится на кухне. Нос улавливает аромат жарящихся блинов. Одеваюсь. Бегу в ванну, оттуда – на кухню. Хватаю желтый круг, капли масла стекают на стол.
– Чёрт, – снова поминаю хвостатого. Блин неаккуратно приземляется рядом с тарелкой.
– Горячо, подожди, – говорит мать. Взгляд, полный любви, пронзает меня.
– Дзинь, дзинь, – неуверенно разлетается по квартире.
– Мам, я открою, – бегу со всех ног. Может, отец? Поэтому и телефон у него выключен.
– Пап, – слова слетают с губ раньше, чем открывается дверь. Передо мной стоит военный, высокий, подтянутый. На отца похож, только блондин.
– Позови маму, – просит он и отводит взгляд.
-Миш, кто там? – из кухни выглядывает мама. Увидев мужчину в форме, идёт словно по раскаленным углям: «что с Павлом?» Её голос дрожит.
– Ваш муж войдёт в историю, как настоящий герой… миномётный обстрел…тяжело ранен… скончался… Мне жаль… помощь… обращайтесь, – с каждым словом голос блондина становится тише. Его слова долетают до меня отрывками и набатом звенят в голове.
– Бабах, бах, – черпак падает на пол. Почему она не положила его на стол? Запах горелого наполняет квартиру.
– Мой. Отец. Жив, – громко чеканю каждое слово. Горло дерёт изнутри. Выбегаю из квартиры, затем вниз, перепрыгивая ступени. Распахиваю дверь. Горячий асфальт кусает ступни. На сердце давит гранитная плита. Разминаю грудь рукой, хватаю ртом воздух, падаю на колени. Страшно. Соль на губах. Я плачу? Рукой стираю дорожки с лица, оцепенение спадает. Оглядываюсь. Меня окружают трибуны. Я на школьном стадионе. Падаю на зелёную траву. Шелковистая и мягкая. Как в прошлом году, когда мы с отцом гоняли мяч и я, совершая ложный финт, запнулся и упал… Отец подошёл ко мне и потрепал по голове: «Счёт 3:2. Сыграем ещё?» Наш любимый стадион!
Как я тут оказался? Всё как в тумане. Возвращаюсь домой. Пахнет валокордином. Кто все эти люди, что копошатся в квартире? Бреду в спальню, закрываю дверь, падаю на кровать.
– Уррр, – издает живот. Открываю глаза. Потолок, усыпанный звёздами. Мы с отцом каждую из них отдельно клеили. Сажусь. Голова раскалывается. Почему я в джинсах и ноги в пыли? Реальность накатывает волнами.
– Маааам, – я рывком поднимаюсь на постели.
– Шшкк, – что-то скворчит на сковороде. Мчусь на кухню. Задеваю стул, будет синяк. Бамс, – привет, косяк. Распахиваю дверь. Запах жареных яиц заполняет всё вокруг.
– Садись и ешь, – говорит соседка Любовь Ивановна и неспешно раскладывает яичницу по тарелкам. Что она здесь делает? Мы лишь изредка здороваемся, столкнувшись на лестнице.
– Мать с приступом увезли в больницу. Я за тобой присмотрю, – отвечает она на незаданный вопрос.
– К ней можно?
– Она в реанимации, – отвечает соседка и поджимает губы.
Любовь Ивановна приходит каждый день с утра и готовит еду. Ворчит, что я мало ем. Вечерами мы с другом Димкой гоняем мяч на школьном стадионе, а потом долго разговариваем.
– У меня супер-новость, – кричит Димка, завидев меня. Подхожу, обмениваемся крепким рукопожатием. Пятый вечер торчим на стадионе.
– Мои уехали на три дня и вот, что я стащил из дома, – перед моим лицом мелькает бутылка с коричневой жидкостью. От удивления приподнимаю бровь.
– Это коньяк. Элитный, – шёпотом добавляет друг.
– Тебе влетит! – пытаюсь вразумить его.
– Я потом воды добавлю, может и не заметит, – смеется Димка.
Глотки обжигают. Алкоголь притупляет боль. Ещё пара глотков. Не помню, как разошлись. Смотрю вверх – серое небо. Направо – кусты. Налево – асфальт. Не чувствую руку. Упс, отлежал. Пытаюсь сесть, тело не слушается. Зубы выбивают чечётку.
– Увив, вив, – резко тормозит машина.
Черные туфли останавливаются перед лицом. Пахнет ваксой.
– Похоже наш клиент, – небрежно бросает мужской голос.
– Это же Мишка! – звучит чей-то баритон.
Голова раскалывается. Бутер, что съели с Димкой, просится наружу. Хорошо, что борщ бабы Любы не тронул.
– Ох ты ж, – ругается кто-то.
Такое чувство, что внутренности плавятся. Меня выворачивает вновь и вновь. Запах скисшего расползается по округе. Темнота наваливается внезапно.
Небо давит стальными тучами. Накрапывает дождь. Мы с отцом сидим на трибуне. Он смотрит осуждающе.
– Миш, как же так? – боль и печаль смешиваются в голосе.
– Это ты нас бросил и уехал, – кричу я и вскакиваю на ноги.
– Когда вырастешь, поймёшь. Это мой долг! Я защищаю то, что мне дорого.
– Пап, ты же вернешься? – слезы брызгают из глаз, я сажусь обратно и обнимаю отца.
– Ты только верь, – слова тают в грохоте дождя.
– Бамс, бамс, – капли барабанят по стеклу. Голова взрывается вспышками боли. Мутит. Во рту – песок. Веки налиты металлом. Что со мной? С трудом открываю глаза. Флюоресцентные звёзды. Я – дома. Но как?
– Выпей лекарство, станет легче, – предлагает соседка. В голосе слышится забота. – Звонили из больницы. Маму переводят в палату, завтра её навестим.
– Спасибо, бабушка Люба, – в эти слова я вкладываю всю благодарность к ней. – Может, вместе что-нибудь приготовим?
Звонкие колокольчики разбегаются по квартире. Какой заливистый у неё смех, а я и не знал.
За три недели, что Любовь Ивановна за мной присматривала, она превратилась из соседки в любимую бабушку и переехала жить к нам. Я уже не представляю себя без неё. Сегодня мы забираем маму из больницы. Жаль, нельзя так приехать куда-то за отцом. Громко вздыхаю.
– Дзинь, дзииинь, – оживает дверной звонок.
Открываю дверь. Снова военный. Только полностью седой и круглый, как колобок.
– Хм, старших позови, – голос грубый, надтреснутый. Не соответствует внешности. Стою, не шевелюсь. Мне кажется, если я замру, больше ничего плохого не случится.
– Ну чего застыл, мать позови! – повышает он голос. Слышу шорох тапок, значит, ба услышала. Сейчас они всё испортят. Разобьют хрупкую надежду, что бабочкой бьётся внутри. Инстинктивно захлопываю дверь.
– Миш, кто там?
– Адресом… ошиблись, – выдавливаю из себя. На фоне моих слов заливается звонок.
– Дай пройти, окаянный! – возмущается она и пытается меня отодвинуть. Но мои ноги словно вросли в пол.
– Нет, – твёрдо стою на своём. Трель умолкает, тишина, кажется, оглушительной, но я считаю, что поступил правильно. – Поехали к маме, как собирались?
Полчаса уходит на сборы, и мы вместе с Любовь Ивановной выходим из подъезда. Я держу её под локоть.
Он, словно притаившийся тарантул, сидит на скамейке и ждёт. Понятно, решил брать измором. Увидев нас, встаёт и идёт размеренно. Смотрю ему в глаза.
– Здравствуйте, мне нужна Инесса Павловна, – говорит он чётко, обращаясь к ба.
– Она в больнице и её нельзя тревожить! – так же строго отвечает она.
– Я правильно понимаю, Вы – мать Павла?
Ба кивает и поправляет чёрный платок на голове. Неожиданный поворот. Я начинаю ею восхищаться ещё больше.
– Примите наши извинения. Пришли новые данные: Павел Иванович Рыбкин жив и сейчас находится в госпитале, – чеканит каждое слово.
У меня закружилась голова и ноги подогнулись. Не знаю, как устоял, наверное, ответственность за ба не дала позорно упасть. Внутри меня всё ликует. Любовь Ивановна схватилась за сердце и стала тяжело дышать. Я испугался.
– Что же вы, окаянные, сведения не проверяете. Инесса в больнице после приступа еле выкарабкалась, парень чуть с ума не сошёл, а вы извиняетесь, да я вас… – Ба отпустила мой локоть, выхватила у меня сумку и погналась за военным. Он отступал, как мог, но в какой-то момент она его настигла и ударила. А в сумке, между прочим, вещи запасные для мамы и обувь.
– Аха-ха, – заливался я, видимо, нервное. Попытался оттащить ба от мужчины. Не получалось. Но она, видимо, уже успокоилась: выпрямилась, поправила съехавший на бок платок и одёрнула платье.
– Извините, не сдержалась, – выдала ба, развернулась и направилась к автобусной остановке. Я пошёл за ней.
«Боевая у нас ба. Не всякая родня так за нас постояла бы», – я мысленно аплодировал Любовь Ивановне. Я бы так не смог.
Маму из больницы забрали без происшествий. А спустя два месяца, в конце лета, мы все вместе поехали на вокзал за отцом. Нам навстречу, хромая на левую ногу, шёл сгорбленный, высохший старичок. В его глазах – мгла без просвета. Я даже отпрянул, когда он сказал: «Привет, Миш». Так фломастер скрипит по бумаге. Мама же его сразу обняла, и они долго стояли, не сказав друг другу ни слова.
– Главное, что живой. А с остальным мы справимся, – прошептала мне ба, и я с ней согласился.