|
Опять Телемаку
Мой Телемак, Великая война проиграна.
Мы все в ней проиграли.
Пускай сраженья всё ещё идут и всё ещё везут штыки со складов,
Мы оробели и иссяк наш дух, тела, об землю стёртые, устали,
Патроны плавятся, отсыревает порох и снайперы выходят из засады,
Вдыхают спешно утренний туман, на выдохе - табачную микстуру,
Глядят на мир, незамкнутый в прицел, прощёлкивают твёрдый позвоночник.
Ладонь, промёрзнув, прячется в карман. Хозяин выстрела знаётся по прищуру.
А спички тлеют. Грезят, что в конце
Большой пожар, всё поглотив, наш бой закончит.
Иной, что может всё-таки ослеп, не придаёт значения проблеме.
Начавший же весь этот балаган, вдруг обессилев, отпускает вожжи.
Но столько изуродованных тел вслед за собой могли оставить лишь гиены.
И оттого-то в меру умный человек свой сон иглой вины не потревожит.
Он отвергает и протесты, и сам факт, того, что бой ещё идёт. С одной пометкой,
Что он как все точил из стали этот крест и нёс его, как всем и подобает.
Интриги форма переходит в тессеракт. Уставший, мир уже сшивает свои веки.
Не помню я, с чего всю началось. А кончится ли это всё - не знаю.
Ловлю волну и ухожу на дно. Давно уже не силюсь быть при деле.
Мы мокли в ливне несколько недель, от влаги взбухли старые увечья.
Мой Телемак, поверь, им всё равно, кого убьют во имя их великой цели.
В такой войне я не уверен есть ли цель.
Но если нет её - мы будем биться вечно.
***
О, рифма! Для чего ты снишься?
К чему на столкновеньи дней,
Ты отравляешь своей жизнью
Ночные сны души моей?
Ты потускнеешь постепенно
Под грубой вязкой строчек-спиц
От скверных лиц, свиданий скверных
И всякой суеты столиц.
Устанешь. Не найдя замены
Себе, всё время на слуху.
Раз «скверный» не от слова «скверна»,
От слова «сквер» здесь не в ходу.
Истратишь милую улыбку
На глупый и ненужный флирт.
О сердце, скрытном, как улитка,
Соврёшь, что вовсе не болит.
Но лишь первичной обработкой
Себя приободрять грешно.
Эх, рифма, что за идиотка!
Потом ведь будет не смешно!
Верлибры только-только спеют
Но и для них текучи дни:
Они однажды устареют
И мы останемся одни.
О, рифма! Для чего волненье!
Ведь смазаны твои черты
И только в пулевом ранении
Ты видишь путь до головы!
Оставь... Всё тленно. Всё пустое.
Иссякала искра, стих салют.
И раз уж пир вершают двое -
Заповоротную не пьют.
Утро
Он встаёт до рассвета, под холодной конфоркой
Зажигает тепло, греет стылую воду
И поёт, чтобы сбить громкий треск кофемолки,
Открывает все окна навстречу восходу.
Серо-светлое небо смещается к югу,
Облака-финикийцы шлют сомненья погоде.
И великая тишь преграждает путь звуку,
Что несётся с тех мест, где давно уже полдень.
Листья бука и пальмы в тишине ведут салки,
Вдоль песчаных построек, словно страж, ходит ибис,
Волны тащат тепло, рушат хрупкие замки,
Материк точит зубы об каждый их выплеск.
Звёзды тихо ползут на зелёные горы,
Под балконом желтеют созревшие дыни.
Он кричит сквозь туман, через сонное море:
Просыпайся же, Солнце! Не то кофе остынет!
Храм на утёсе
Над морем стынет жгучий диск и тих под облаками
Рассыпанный грядою искр, обточенный волнами,
Сплетённый нитями времён, речных путей, троп и дорог,
Мир человеческих племён, пустынь, степей и городов.
И старый путник, что устал в дороге долгой, пыльной,
Молитв не слышал, не читал, не верил и в их силу,
Заходит в тёплый старый храм, стоящий на обрыве,
Под чьи подошвы океан гнал волны в час прилива,
Чтоб поклониться здесь тому, кому воздвигли люди
Прекрасный храм так далеко от гнёзд своих и судеб.
Синеет гладких пагод скат, вьюны растут узором,
Стеклянных бусин водопад на окнах вместо шторы.
По обе стороны от врат растут две строгих ивы,
И колокольчики звенят о том, что кто-то прибыл.
Как будто надпись на песке, ушедшая с ветрами,
Дождём размыто на доске над входом в двери храма
То имя, чей хозяин был из мрамора изваян.
Здесь и настигла старика густая тьма ночная.
Но странная одна деталь жжёт душу и не стынет,
Ведь кто-то шёл в такую даль под солнцем сквозь пустыню.
Средь подношений свежий хлеб, вино, чаи и сласти,
Живых жильцов здесь только нет - бери и угощайся.
Старик поужинал, чем есть. Но с алтаря ни крошки
Не взял, тем сделав себе честь. И начал понемножку
От утомления сопеть, на мрамор оперевшись.
Так и упал в объятья сна: напившись и наевшись.
Проснулся ночью от жары. Открыл глаза и тут же
Седое сердце старика наполнил топкий ужас.
Вокруг всё та же пустота, уют, покой, гармония.
Здесь кто-то был... Горит фонарь, дымятся благовония.
Но старческий был чутким сон, он точно бы проснулся
От шума. Ведь не мог огонь сам по себе раздуться!
Но он не слышал ни шагов, ни скрипов, ни дыхания.
Ведь кто-то был тут, кто-то жёг цветов благоухания!
Старик, взглянув на бледный лик, изваянный из камня,
Спросил его: «Ты это был? Зачем так напугал меня?»
К табличке у холодных ног суровый взгляд спустился:
«Я сотворил во благо зло. За что и поплатился.
Вам правды не узнать сейчас, ведь все легенды лживы.
Я жил и умер не для вас, но рад, что все вы живы».
Старик опять взгляд поднял вверх на сомкнутые веки,
И проблеск подлинной тоски увидел в человеке,
Который, видно, изгнан был за то благое дело,
Что безвозмездно сотворил, пока в своём был теле.
А ныне имени лишён и заперт в твёрдом камне,
Своим творцом он искажён и сточен сквозняками.
Старик хотел бы и спросить, как было его имя,
Но всё ж не стал, не захотев, чтоб камень говорил с ним.
Сложив ладони на алтарь, он произнёс неясно:
«Прошу, даруй мне свой фонарь, когда мой свет погаснет...»
Просил о счастье для семьи, любви, благополучии,
Закончив, лёг под алтарём. Уснул, совсем измучен.
Старик собрался и исчез, как только солнце встало.
Оно и тень его следов лучами не нагнало.
Проснулся он и лишь чуть свет - то сразу в путь пустился.
Так и ушёл он, не спросив, кому же помолился.
Отсчётом лет ведомый ход воскреснет с новой кожей.
Забудут время и народ о том, что было в прошлом.
Герой, принёсший им покой исчезнет неизвестным,
А мир, измученный борьбой, уснёт до новых бедствий...
|
