|
ТРИДЦАТЬ ТРИ КОРАБЛЯ В МОЕЙ ГАВАНИ
***
Солнечный луч коснулся шершавой ветки –
Вздрогнула вдруг и проснулась.
Это роса, испаряясь с земли согретой,
Нежно её обняла за плечи.
Льётся брусничный ручей
Говорливо-наивный
Между камней умудрённых и сочной осоки,
Звонко и страстно целует запястья и щёки,
Всем улыбаясь.
Надо же! Мир очень чутко придумал
Создатель.
Из любви и звучания цвета.
***
У Печоры у реки, где живут оленеводы.
И. Кашежева.
Я вдыхаю твой город глубже,
Выдыхаю как можно реже.
Проплывают навстречу лужи –
Океанами по проезжей.
Надо мною твоё небо!
Распахну широко руки –
Ты ещё отыскал где бы
Столь похожих сердец звуки!
Проходя, улыбаюсь шире
Деревянному двухэтажью.
Мне в твоём заполярном мире
Надышаться простором важно.
Ты, как в будни, в него выйдешь –
По-привычному безучастно!
Я – люблю то, что ты видишь
Ежедневно и ежечасно!
Только времени нынче мало,
Чтоб гулять и дышать с тобою.
Мне следы на снегу талом
Будут взлётною полосою.
***
И лавируют, и лавируют
Тридцать три корабля в моей гавани.
Всё не верят в исход мореплаванья,
И оставив навеки свой мир-уют,
Да не вылавируют.
Корабли мои – тридцать три мои –
Трюмы полные требуют пристани!
Только с берега зыркают пристально.
Только с берега моря не выведать –
Да не вы, видать.
Тридцать три корабельными мачтами
Колют сердце моё неуёмное
И швартовыми враз окоёмное.
Но у пирса мольбы о морях томят –
Да не вымолят.
***
Спелеологам-первопроходцам посвящается
Я видел эту землю изнутри.
Я целовал её сырое чрево.
Я пил ручьёв хрустальные напевы.
И холод ледника меня бодрил.
Извечной тьме я задавал вопрос –
Из тишины мерещились ответы.
Спускаясь, взял простой источник света,
Наверх – внутри себя сиянье нёс.
В луч света мир вползал из темноты.
Я, прижимаясь, лез по монолитам,
Молясь как на иконы – сталактитам*,
И сталагмитам* – словно на кресты.
Кто глубины не знает, невдомёк,
Как ликованье наполняет душу,
Когда вдали забрезжит вход наружу –
Я вновь пробрался к свету, как росток.
* Сталактиты — отложения в пещерах в виде образований,
свешивающихся с потолка.
Сталагмиты – минеральные образования,
растущие в виде конусов или столбов со дна пещер.
***
Серые сосны стучали в окошко
жухлою хвоей седеющих веток.
Сумерки, крадучись поступью кошки,
ждали заклания ветхозаветно.
Полузаброшены сёла глубинок.
Изгородь, словно старуха, беззуба.
Двор с бузиною вступил в поединок.
Лысыми лешими тёмные срубы.
Кто расколдует заснувшее царство,
Страстно взасос поцелуя невесту?
Скуклилось в коконе сжатом пространство.
Сколько ему прозябать – не известно...
Сушёные яблоки
Запах печёный лета
Цвета налитых яблок…
В августе ночью зябло
Солнце янтарных веток,
Падало на ладони.
Трескалось, переполнясь
Жизнью своей плодовой,
Нежностью жгучей полдня.
В дом заходя, с порога
Вдруг с головою — в детство!
«Ах! Горячо, не трогай!»
За приоткрытой дверцей
Полупрозрачным соком
Сладко томится время.
В августе босоногом
Дольками душно дремлет.
Жаром в лицо мне дышит.
Счастье внутри оттает.
Яблоками по крыше,
Гомоном птичьей стаи.
Радость моя, аукай,
Пятками вверх взлетай же!
........
Мама, схватив за руку:
«Стой от плиты подальше».
***
Осень можно вычислить по запаху
листьев, переполнившихся солнцем.
В клетке веток ветер птицей бьётся.
Ищет дождь потерянную запонку.
Я гадаю, сколько ещё выдержит –
не предастся ржавчине рябина.
Я сама ольха наполовину –
капли со щеки запястьем вытерши –
осенью такая же зелёная.
Мне сентябрь указывать не вправе.
Эту радость рано не отравит,
не прикроет пёстрыми пелёнками.
Я ещё весёлая и звонкая.
Снова влюблена в тебя и в небо.
В третий раз закидываю невод –
в тучи с перистыми перепонками.
Бабье лето
Шуршаще-жухлые ладони
Кленовых рук.
У октября глаза бездомней
Сварливых мух,
Жужжащих выдержки из Фауста вслух.
На перепутье двух
Напутствий я не помню.
Седины бабьих паутинок
Летят на юг.
Признаний смятую холстину
Не признаю.
У счастья, крошащего крохи краюх,
Кручусь я на краю
Виниловых пластинок.
Прижмусь к морщинами изрытой
Коре сухой.
Во мне любви к тебе избыток,
Взахлёб, с лихвой.
Но я столетнею старухой с клюкой
Бреду домой.
И ноги птицы у избы той.
***
Как же мне с тобой в ноябрь темно.
Этой мороси не сыщется капризней.
Крутит сумерки-кудель веретено
моей жизни.
Одеяло прижимало к земле
из намокших и несбывшихся желаний.
Строчек стeртых многоточья – семь лет
я жила в них.
Обнажённо-растопыренных ветвей
обнимаю неприветливые руки.
Им отдай меня с неспешностью твоей
на поруки.
***
Каждый февраль
я достаю листок.
Белый, как смерть, хрупкий, как холст.
Прочит печаль
вьюги ночной исход.
Руки сложив,
гляну на зимний лист.
Льдом обожжёт, стиснет тоска.
Как без твоих
мудрых февральских лис?..
Ярких, как жизнь,
тёплых как сердце ведьм...
В рёбра кольнёт огненный хвост.
Ты уж держись.
Мне не увидеть впредь
тонких следов
строчкою на снегу.
Помню, как ты крохи-слова таскал –
мне для стихов.
Я – сберегу, смогу.
***
Весной засохшая трава
Мешает прорасти зелёной.
Живой как прежде, в май влюблённой
Она окажется едва.
Бугристый высохший бурьян –
Седыми космами старухи.
Безжизненно поникли руки.
Как стебли жухлые – и я.
И кажется, что жизнь течёт
Меня минуя, мимо мчится.
Дряхлеют пальцы и ключицы.
И солнце вешнее – не в счёт.
И грубо граблями сгребут
Беспомощную и немую.
Приход весны перезимую.
Да кошки на душе скребут.
И превоцветами – костры
Сухой травы, зачахших листьев
Повелевают жизни литься,
Чьи грани, как слова, остры.
Свинцу же в межреберье не чета.
А значит, можно верить в перемены,
Садить сады и строить стены.
Но только если сводки не читать.
***
Я оживаю от зимы.
Молчанье-снег уходит в корни,
Живительною силой кормит
слова, растения и сны.
Я чувствую, как ходит сок
от почвы до набухших почек,
и жизнью разразиться хочет
на каждой веточке листок.
Я многорука и при том
многоязыка, многословна.
На полустёртой родословной
я вывожу ещё виток.
И словно листики тихи
– шуршаще-льющейся строкою
с цветением весны открою –
свои древесные стихи.
***
Побежали по проталинам стихи –
проворонили весенние капели.
С запозданием захлюпали, запели
в талой луже – перекрестии стихий.
Отражаясь, пропадаю с головой
в облаках (клубами), выбеленных солнцем.
Голый тополь притворился незнакомцем,
мне кивает нарочито деловой.
Я сегодня перепутала слова,
перепутия дорожных бездорожий...
Пробудившейся коровкой божьей
полетела это небко целовать.
Половодьем прорываясь – не лови –
половиня не написанные строки,
из груди моей бурливые потоки
безусловного восторга и любви.
***
Упади, в облака запуская пятки,
на прохладу ладоней лугов в осоке.
В этом небе молитвою синеокой
птица счастья играет с войною в прятки.
Заслоняясь рукой от настырного солнца,
не дающего в цель угодить прицелу,
посмотри-ка на небо – там город целый.
Не пугается дронов, плюeт на стронций.
И плывeт белокосмое стадо сказок
о китах и космических черепахах,
об атлантах, что тайно хранят в запахах
запах детства и новых медовых красок.
В Пифагоровой точной простой аксиоме,
в теореме, где клетки штанов и кармашки, –
после войн в опрокинутый мир вверх тормашкой
прорастает любовь – ничего кроме.
***
Растрепались косами
паутинки осени.
Вёдра туч опростаных
заслоняют просини.
Переспело-вялые
на ветру озяблые
на дикушке яблоки
кушать не пристало бы.
Но не это чудо ли?
Облака-жемчужины
холода почуяли
да на юг с пичугами.
Как луна комолая,
я до нитки голая.
Облетел подол, а я
по туману волглая.
И душа в смятении.
То ли смерть от времени,
то ли свет из темени,
то ли снег по темени...
***
Я рыбёшка, скользящая в сжиженной тьме.
От зимы и до дна.
Кромка льда
разделяет миры – по мне.
Я глотаю планктон фраз, фантазий и снов.
Я плыву на приманку –
Не перловку, не манку –
К зарифмованным рифам из слов.
С ними рядом пульсирует мощный поток –
не Гольфстрим
иже с ним.
А плескание пляшущих строк.
Накручусь на крючок и молчанье прерву.
Я уже не вольна.
Не волна –
на песок меня выкинет звук.
***
Мне нужно вырастить слова
из влажных и набухших зёрен звука.
Они случайно мне упали в руку.
А может, выпали из рукава.
Покуда жизнь ещё цела
и не похожа на осколки смысла,
протягиваю руки-коромысла
через бумажный лист, где смерть бела.
Ей вопреки ращу слова.
Прошу, сперва с проталиной весенней
сквозь пустоту, утрату и сомненье –
проснётся сок древесного ствола.
Я чувствую, наперекор всему
проклюнутся пронзительной тоскою
ростки-слова и я ладонь раскрою,
и губы накрепко свои сожму.
***
И вдруг оборвалось.
Как нить.
Как пить
дать, полетела ось
земная. Или у вселенной всей.
И наизнанку вывернув себя,
мир ищет оправдание, скребя
когтём по амальгаме чeрных дней.
И рыхлым сном покрытая река,
израненная стайкой лунок,
несёт раскаянье в подлунный
и полоумный мир слепых лекал.
Стекая струйкой нечистот
в печальный век не виноватый,
давно последний день просватан.
И то – не тот.
***
Руки родимых рек
в частых морщинах волн.
Под камышовый стон
ладился оберег.
Судьбы хранят в горсти,
берегом берегут,
суводью на бегу
смогут от бед спасти.
В сердце берут исток –
устьем уйдут в века.
Каждому есть река –
мир в её русле тёк.
Путами бурлака,
паводком по весне,
верою на блесне,
снедью из кулака
– с каплею молока
до поминальных свеч –
будет тебя беречь
отческая река.
| 