|
Об одиночестве
1.
Отстраняюсь — и это осознаю,
Стало линией осевой
между прошлым и будущим — как приют —
Бегство — ото всего.
Человеку не свойственно одному,
Человек — социальный вид.
Я люблю одиночество потому,
Что давно не ищу любви.
2.
Одиночество — это особый род
безнадёжности, если знать,
Что отчаялся верить в иной исход.
Близость тогда — тесна.
Как известно, отчаяние всегда
Нарастает со смертью сил:
Одинокий бессилен любовь отдать,
Кто бы ни попросил.
Одиночество — это моя вина,
Это память, которой жаль,
Что — как будто — непро́житые времена
Прожитыми лежат.
3.
На исходе февраль, а сугробы здесь
Забираются на дома.
Я не знала, что может так надоесть —
Чтоб наотрез — зима.
И не то, чтобы сильно хотелось мне
Нараспашку носить пальто,
Надоела затянутость — серых дней
И тревожности. Если что,
Я не верю, что сам по себе сезон
Опротивел мне, я хочу
Прекратить наконец-то тревожный звон
мыслей — без тёплых чувств.
Затянулась зима, как болезнь во мне,
Затянулась. Но, ослабев
От того, что во мне равновесья — нет, —
Думаю о тебе.
4.
Посмотри, это улицы белой час
Наступил — на мою судьбу,
Это бьёт извивающаяся парча
воздуха мне по лбу́.
И ни лавкам, ни кустикам места нет
на аллее, Господь решил:
Эта улица — снег. И сама я — снег:
Снег — в глубине души.
Посмотри на меня и в конце концов
Разгадай у меня в уме,
Как на мысли нанизывается белый зов
Нужных мне перемен.
5.
Я умею любить и боюсь любить:
Может, не так храбра.
Мне казалось, бывало: меня разбил
Этот ненужный страх.
В этой жизни бы каждый сумел гореть,
Если б хотел светить,
Даже если разламывается в ребре
На миллион частиц
Не дающая сделать хоть что-нибудь
Неуверенность. Знаешь, я
Миллионам запалов дала сверкнуть
И на себя влиять.
Это значит, что мыслям — на толстый том
Удивлений нанесено.
Я хочу, чтоб ты знал обо всём, на что
Не было всё равно,
И моей энергичности — новой — гул
Чтоб к тебе отходил на сбыт.
Почему-то я всё-таки не могу
Для тебя равнодушной быть.
Отстраняюсь — а хочется устоять
И остаться, имей в виду:
Назовёшь меня: «Солнце моё!», и я,
Я для тебя взойду.
Раздвоенность
1.
Осеннее раннее солнце о Город ранится,
И утро — его растекающаяся грусть.
Тяжёлая сумка — бредущая рядом странница —
Кладёт мне ладонь на плечо. На дома взберусь
глазами, забудусь. Хоть двадцать минут не надо мне
Метаться: куда я иду, для чего живу?..
Осины внизу ненадёжными колоннадами
Качают свою переменчивую листву.
В последние дни мои мысли чудны́: картавые
детишки в мозгу — будто рот у них призакрыт.
Ты знаешь, какая строптивая пустота во мне?
Она вместо мыслей о чём-то мне говорит.
2.
Устала. И снова опаздываю туда,
Где хочется не оказываться. Я вижу
дома вдалеке — громадное пятикнижие,
Куда моё имя — меж тысяч имён и дат —
Не вписано — и не заметят, и не напишут.
Когда прихожу, душа моя осерчалая
Задумывается, раскармливает накал.
Я знаю, что, где ни была бы я, замечали
Меня — и причастности мудрой моей печать и
Моей отрешённости скрадываемый накат.
Моя нелюбовь залежалась тяжёлым комом
В моей голове — не могу из себя изъять:
Она превратилась в заведомое, исконное,
И я с нелюбовью — знакомым моим знакома,
И я с нелюбовью — знакомая, не своя.
Мне, может быть, нужно позволить себе свернуть
На улицу, где по-другому стоят дома и
Не мыкаться вечно опаздывающим маятником.
А может быть, путь самый лучший — известный путь,
Хоть он меня беспеременно не принимает.
Зато на развилке дорог принимает сад,
Склеивающий из лип облетевших дали.
И будто не я опоздала на полчаса,
А будто бы полчаса ко мне опоздали…
3.
Мудрела — менялась — мирилась. Но испокон
лет моих мозг мой — мучительная скрижаль:
Мне хочется верного будням моим спокойствия
И нужно настырного мысленного мятежа.
И будто в груди барабанит второе сердце,
Будто раздвоена каждого нерва нить.
Мне кажется иногда, что жизнь — инерция
всех меланхолий, что мне довелось носить.
Хочу успокоиться, но на душе — раскол:
Тревоге я долгие годы неэкономной
рукой отдавала внимание. Быть раскованной
Я не умею — и выучиться не дано мне.
Вот такое вот лето
I
1.
Вот такое вот лето. В полудни жара, зашитая
В маленькой кухне, ложится тяжёлым шёлком,
мучая плечи. По-моему, год прошёл, как
Непонятный мне зов, с этим домиком и посёлком
Душу накрепко повязал. Иногда реши ты
Не приехать — и тошно. К обеду я здесь в кошёлку
собираю какие-то овощи и печенье,
Запираюсь в подвале: туда не заходит полдень.
И ты знаешь, я с этим богаче всех богачей, я
одного бы хотела: чтоб ты как-нибудь нашёл, где
В этом милом местечке, доверившаяся щеколде,
Я читаю. Матрас на полу — золотым сеченьем:
На гармонии пыли — гармония отреченья.
Здесь сокровища дома, собранные на облаве
на какой-нибудь хлам. Их давно потрепали годы.
Только если порыв повелит хоть вещицу сплавить,
Я уверена, будет казаться, что душу продал…
А в душе — безнадёжная нежность к тебе, светла, ведь
Ничего между нами не кончено: огороды
Катятся вниз, до дымного окоёма,
Вдоль окоёма — дорога. Железным, рваным
Голосом говорит о Москве и чванной
похвальбой поездов прорезает дверной проём и
приглашает податься за ними. Она права: нам
неизбежно однажды не выдержать не вдвоём, а
я пока что останусь. Подвал — это сердце дома,
Здесь холодная пища и время идёт едва, но
Здесь, действительно, дома — и сердце, и голова.
2.
Я хочу показать тебе наш неказистый сад,
Очень маленький, старый, но вымоленный у гроз и
у морозов.
В апреле не выдержали осад
Деревенской несносной погоды розы
И, похоже, теперь лепесточка не воскресят.
Я сижу по утрам на лавчонке, на ней давно
Облупилась и выцвела красная раньше краска.
Нет, наверное, дела, которое мне, как раз как
Эти розы, нещадно потрёпанные чумной
от своей продолжительности,
слепой дождевой стеной,
Не приелось бы, многими хлопотами обласканное.
Очень хочется видеть тебя, но тебе до сёл
чересчур далеко от Москвы не доехать. Летом
Расторопная, резвая жизнь, как серьгой, трясёт
Каждым часом твоим, прямо в уши её продетым
через арки, калитки и комнаты перегретые.
Город слышит твой голос и гордо его несёт.
Если смысл у лета и есть, очевидно, в этом.
Вспоминай обо мне и не выгори, вот и всё.
3.
Абрикосовый запах по комнате, кто бы знал,
Где родился, где вырос и что его воспитало.
Третий день не уходит: наверное, это знак.
У меня на столе не читается пятипалая
стопка книжек,
Сегодня я снова себя поймала
на усталости. Белиберда и голубизна
в голове, я стараюсь работать, хотя нимало
не хочу, и такая хандра абрикосовая грузна́,
неуместна, но всё же приятна сейчас, пожалуй,
Потому что мне нужно расслабиться: я устала.
Я теперь просыпаюсь часам к девяти утра,
Чтобы к вечеру сесть за работу: жара, жара —
Этим словом до вечера каждая мысль изрезана,
Кроме той, что относит к тебе. Кто бы в дом ни лез к нам:
Неожиданный гость, разговор или случай резкий,
веришь — думаю о тебе. И моя хандра
Не мешает тому,
Только думанье бесполезно.
Ты как запах, что здесь, в этой комнате — неизвестно,
почему —
но у всех уголков её нарасхват.
Ты как стук абрикоса упавшего, ты — беспечный
в голове моей стук. Инороден и грубоват
В этом доме твой образ — попробуй, очеловечь — но
Для чего-то он нужен мне, хоть он всегда чреват
удручённостью. Ведь это всё ерунда, конечно —
только думать: любовь — это надобность отдавать,
Но отдача тебе не нужна, и отдать мне нечего.
4.
Мы с тобой, если хочешь, отправимся на прогулку
по Китаю, в ещё не проведанные города,
слишком сильно на наш не похожие. Там бы дул, как
нам и нужно сейчас, новый ветер, там молода
И нова будет память, бессилен и бородат —
опыт нам опостылевших скверов и переулков.
Я хочу до Китая, чтоб за́ руки нас нездешность
повела — почему-то я верю, что с ней моя
Остывающая, твоя — ледяная нежность
Поменяют характер, и прежняя колея
Будет нами оставлена. Хоть ты меня зарежь, но
Всё равно ведь когда-то оставим её: рассерженно
я одна, или оба —
Всё начисто: ты да я;
Хоть в Китае, хоть в Падуе, главное — чтобы начисто.
Хоть китайская мудрость считает: любовь — финты
позабытых перерождений. Не предназначен
нам счастливый покой, может быть, мы с тобой — бродячая
нечета. Нам сказали б: «Юа́ньфэнь*». Ты —
Всех любовей моих и моих философий тыл,
Несмотря ни на что. Нужно начисто, не иначе.
* Юа́ньфэнь (кит. 缘分) — предопределение, судьба
5.
Не люблю тишину я в минуты, когда тревожно,
Потому что становится странной, неприкасаемой
Для уставшей моей головы тишина. Размножена
на «а если» и «если бы» памяти полоса:
Стала деревом памяти — старым и неухоженным.
И в моей голове встревоженные голоса
Говорят, что нужны перемены, хоть всё бросай,
А в спокойствии дома особенно страшно, сложно
Понимать — перемены необходимы, но невозможны.
Даже здесь, в этом доме, давно уже обжито́м,
Поселилась усталость, та самая, что обычно
Ходит только по городу, носит моё пальто.
Ходит там лишь, где ты. Беззастенчивой долготой
Через всю тишину протянулась её избыточность.
Ты останешься в городе — хмурый и занятой.
В этом доме давно уже сводит с ума не то,
что останешься — невыносимо мне, непривычно
Моё собственное бессилие безъязычное.
Я нечасто отчаиваюсь — просто моя звезда
Научила меня сомневаться в само́й глубинной
Сути слова «отчаяние», даже когда беда,
И любить я умею с надеждой неистребимой.
Но любви этой — в мыслях моих лишь одних — любви мне —
Вот такой — недостаточно больше: я нетверда,
Неспокойна, я просто несчастна, во мне — бардак.
В этом доме спокойствия сколько ни наскреби, но
Я уеду отсюда, хоть завтра. Мне нестерпимо
Недостаточно больше, и думаю я, любимый,
Что не будет достаточно больше уж никогда.
II
1.
Я бы как говорила? Взволнованно. И строптиво
Морщилась бы. Плыла,
Падала с щёк на губы кривая грива
Волосяных заплат.
Мне подумалось бы, что вылит мой неуклюжий
Говор на землю; лёг
В ноги, обрушился к слушающему, ненужный
Взгляду его, мешок
Передёргивающихся шажочков моих. Надрывно
Я бы сказала: «Да,
Да, ты мне нужен». Но голос в груди зарыт, но
Я его не подам.
2.
Вот и закончили. Хочешь, возьму машину,
Хочешь, уйду, неважно.
Всем этим улицам, этим неразрешимо
Спутанным переулкам на две души,
Так им и передашь: нам
Больше не по дороге. И вот тропа — мети
листья один, а кленовая скорлупа простит
Шаг, что её поборет.
Я ж — по асфальту, мне — набережная по пути.
Жалко, что ветер, и реку теперь мутит:
Море она — обесцвеченной ночью памяти
Горькое море.
Мне, как всегда, до метро. Недовольным дятлом
Фразы несказанные горло моё едят да
Выдохами мозолят.
В поезде двери стеклянные: непонятно
Как отражают лицо и тушуют взгляд, но
Странно, что два, а не тысячи глаз глядят,
Полные боли.
3.
Не выходишь из мыслей. Ну что же ещё, вот правда,
Нужно упрямой привязанности? Горчит
Выгоревшая надежда, и взвинчен нрав до
крайности, чувства как скачущие мячи.
Я люблю тебя. Нетерпелива, непостоянна
Нежность без права на будущее: она
Вряд ли тебя осчастливит. А ей ведь явно
Недостаточно силы, с которой я докрасна
Растираю тяжёлые пальцы: как окаянно,
Чёрт возьми, снова болит голова. И я на
Нежность обречена.
И куда раздавать нерастраченность? Кто обрёк на
Безутешность живое, упрашивающее? Сама.
На груди будто плачет ребёнок: убог, лохмат.
Я его вывожу за порог, закрываю окна.
Глазки поднимет, увидит: дома, дома…
***
Есть одна лишь причина для творчества — это трепет
от нечаянных фраз, появляющихся из засад
моего подсознания. Трепет поёт — и требует.
Почему я пишу? Потому что хочу писать.
Вот и всё. Только фразы. Надежда на репутацию
литератора мне не заглядывает в лицо.
Это, может быть, бунт — пожелать навсегда остаться
В стихотворном неистовстве — верным его бойцом.
Я несу — и готова носить эту но́шу песенную,
Потому что предсказываю будущих не глухих;
Потому что мой истинный бунт состоится, если
Я решу для чего-то закончить писать стихи.
В нашей жизни случаются вещи необъяснимые,
Те, которые, в общем-то, незачем объяснять.
Даже совесть моя — беспокойная и ранимая
до излишества — выводы ставящая над «и», ей
не решить, почему вдохновение — для меня.
Эти фразы — за то, что их тихие голоса нести
Я могу в голове — чтоб звучать наставал их час —
Научили меня не бояться своей самости.
Это лучшее, что мне потребовалось изучать.
***
Вечерами случается: странная пустота.
Не ложусь почему-то — а время почти двенадцать.
Я живу не одна — а сердце, как сирота:
Ему нужно — и не с кем — нежностью обменяться.
За окном, под зеленым фонарным холодом на снегу
на безлюдной аллее протоптаны два пунктира —
Это чьи-то шаги одиночество берегут:
Одиночество лучше на улице, чем в квартире,
А особенно если в квартире лежат внахлёст —
в каждой комнате — мысли, не сдвинешь: тяжеловесные.
Но мне кажется, эти шаги — как зелёный мост
До другого района, пока ещё неизвестного.
К нелюбви просто так не прийти — чтоб вот так, вконец,
Ничего эта полночь серьёзного не внушит, но
Ни одна из дорог — слишком дальних, чтоб мне виднеться
Под моим же окном — не звала меня так решительно.
***
Я стою на дороге, дорога уходит к храму.
Он почти деревенский, и на́ сердце нежность, нежность,
Неожиданная для центра Москвы. Заезженный
всеми видами транспорта город – ему нет равных
в тишине, потому что есть улица эта – пустая, снежная.
Это — город изменчивости, город люминисцентных
освещений, глухих голосов и больших концертов.
Это — улица, где развивается бессимптомное
недовольство привычным, о чём я забуду: что мне
остаётся ещё? — Я уйду, и моя огромная,
обострённая нежность уйдёт. Что ни делай, с центром
Не порвать, не поссориться: жизнь без него бездомна.
Из неотправленного письма
...Мы давно не встречались. Настолько, что жутко.
Спорой
И гремучей походкой я в Городе, в том же... Впрочем,
Я люблю тебя странной любовью, вся суть которой —
Из чрезмерности — в мыслях — замкнуться в безмозглый прочерк.
Но я в нужном мне Городе, счастлива. Если дашь ты
Человеку среду по душе, все на свете сносно.
Я люблю этот Город за то, что мы здесь однажды
Порешили сойтись, хоть потом порешили врозь, но
Понимаешь, любовь — это знание, что мы можем
Применить свой талант, привнести дорогую снасть: я
Не смогла бы не здесь. Как писали, на свете Божьем
Лучший Город — такой, где выстраивается счастье.
Я не стала бы жить у залива, где волны вдосталь
Наговариваться вольны о своей стихии,
Мне не менее близкой, но всё же не той, где поступь
Каблуками дорогам выкладывает грехи, и
Секреты, и горькие чувства; и вечный рокот,
Неумолчный мой внутренний рокот находит почву.
И я знаю, что здесь я, нароком и ненароком,
Наконец раскрою нераскрытие. Знать ты хочешь,
Что такое моё нераскрытие?
Грустно, робко
Я смотрю на других — а хочу для других — звучать!
И под шляпой моей — переполненная коробка,
И полями метёт она скованность на плечах.
Я привыкла, что нужно скромнее, а мне небли́зко
это чувство несмелое: много в подшляпной толще!
Я не помню такого недуга, чтоб так же грыз, как
Ежечасное вожделение делать больше.
И я многих встречала таких же: намного реже,
Чем хотели, они пересиливали смущенье.
Я сама половины не высказала тебе же,
Я сама — элемент нераскрытого поколенья.
Но мой голос, осипнувший в этой большой машине,
Ты услышишь: им улицы завтра наперебой
Будут Городу рокотать: он сумел внушить мне:
Я достойна звучать, как ещё никогда с тобой.
***
Что же, увидимся. Если же нет, тоска твоя
Голос твой ровный пусть грустью не бередит.
В Городе, столькими волнами лет обкатанном,
Странно не верить, что всё у нас впереди.
Эта надежда состарившаяся, усталая
Сослана за́ море на перекате бездн.
Тихая нежность — единственное, что осталось
Как доказательство преданности тебе.
В комнате в доме у Города на куличках
Я не закрою распахнутое окно
В память. Глаза мои — гнёзда небезразличия:
Многое взрощено, вскормлено, прощено.
Нет ничего утомительнее бесстыжей
Истины:
Память — поломанный карандаш.
Сколько им боли не выговорить, не выжать,
Столько ж любви не напишешь и не отдашь.
В сердце у памяти дали лежат, заречные
Слободы, ты на них — страсть моя во плоти.
Память невинна в невольном противоречии:
Настежь окошко, на улицу не пойти.
***
Наверное, редко вычерчивается в душах
Граница, которая смело — и насовсем —
За раз отрезает — и значимость чья-то рушится.
Во мне прочертилась такая — и мир просел.
Ты принял решение прошлое обесценить,
Я сделала выбор сильнее его ценить.
Расставшись, мы память оплакиваем и цедим
При помощи собственной марли — своих границ.
Сойдёмся на том, что в твоей голове пророщенная
И вросшая — намертво — злость — нелюбви обет.
Сойдёмся на том, что тебе с этой злостью проще,
Наверное, проще меня позабыть тебе.
Разрыв окончателен, жаль, что теперь священней
Оплаканной памяти то, что её глушит.
Мне хочется только теперь попросить прощенья
За то, что причастна к разрыву твоей души.
За то, что мой голос — нерезкий, не осуждающий
Уже никого — безнадёжно невозвратим.
За то, что его ты не слышишь, не ожидаешь,
Что он тебе больше ни слова не посвятит.
А «ты» было тысячи слов и названий краше:
Я строила строки, и вырос стихов посад.
Я рада, что всё, что написано, — было раньше:
Мне сложно, как раньше, теперь о тебе писать.
Теперь не стихи мне — обычно они послушные —
А боль пробивает в который уж раз виски.
Я помню тебя, как помнят самого лучшего,
Кто смог повстречаться в период большой тоски.
***
Дело не во всполохах клокочущей
нежности к тебе: на берегах
всех твоих начал хочу быть полчищем,
созванным тебя оберегать.
Я люблю глаза твои, и дела мне
нет до их оттенка: не за гладь
синюю с отливом поседелым я
этими губами оголтелыми,
твёрдыми «люблю» могу сказать.
Что ты смотришь? Ласковый мой, ласковый!
Лаской этой отдых мой зачат.
А глаза — с тревогами натасканными,
есть души особая закваска в них.
Пусть они не мучат — не молчат.
Ты — моей не первой тяги натиск, ты
лишь продолжил сердца передел.
Но ещё никто с такой раскатистой
искренностью в душу не глядел.
Я ищу особенной причастности
ко всему, любимому тобой.
Если б противоречивый час настиг
вдруг твою обыденность, рукой
нервной на неё набросил тени, я
каждый миг твой стала бы беречь.
«Ты» — моя Сугубая Ектения,
«Ты» — моя молитвенная речь.
Московский май
Вёсны Московские быстрые: вёртким, вострым
Чувством пройдут через душу да усвистят.
Май — тот и вовсе черёмуховый прохвост: с ним
Зябнем на солнце, пока медовеет сад
около дома, для каждого, кто решится
Бросить подъезд и пойти по другим делам...
Стонем: нас душит черёмуха-бунтовщица.
Мечемся: к лету готовим дома, где хлам
Просится в шкаф, а потом из него обратно.
Вот вам весь май и вся страсть его! Взвеется
Только, бывает, мыслишечка невпопад нам:
«Господи! Там, за окном, медовеет сад!»
Прогулка перед грозой
Город просушенный, предгрозовой... Сгребло́
Вялое солнце лучи да ушло из виду.
Душно. Наброшу, как вороново крыло,
Чёрное платье, вот барышня! Хлопну, выйду
Вон. В коридор между небом и чёрствыми
Почвами; Город, не зря ты грозой обтянут!
Тучи — те тоже черны́, их сам чёрт возьми,
В лапах поганых покомкай — черней не станут...
Нужен, я чувствую, чёрный простор чете
Молний, чтоб громом запела твоя шкатулка,
Чтобы тебе не успели осточертеть
В шорохах будней раскисшие переулки...
Чьей заурядностью, Город, ты так взбешён?
Ив ли, рябин ли, чьим кронам велишь: «К дорогам!»
Взмыленных лиц ли? Всё силишься в капюшон
Каждый наскучивший лоб затолкать! Да с богом!
Супься! Замёрзшими душами шебурша,
Ветрами шёпот выкручивай вон из нутр их!
Я ж — как и сам ты — рокочущая душа:
Радуюсь росчеркам туч твоих чернокудрых!
|
