Мария Ерёмина
Электричество, селёдка и Новый год
Рассказ
Катя не любила Новый год. Ей было уже одиннадцать лет, в Деда Мороза она уже не верила – а больше ничего хорошего в этом празднике она не видела.
Каждый год с утра, сразу после завтрака, мама вставала к плите. Сначала что-то резала, потом ставила мясо в духовку, потом снова что-то резала, тёрла и смешивала – собирала огромные, многослойные салаты: селёдку под шубой, «Мимозу», «Черепаху». По всей квартире разносились запахи: то резкий, выбивающий слёзы, – шинкованного лука, то удушающий – жарящейся печёнки, землистый запах – тушащихся грибов.
– Катя, не мешайся под ногами, дел ещё невпроворот, – говорила Кате мама, натирая морковь.
– Ну, что ты всё ходишь и ходишь, то пить, то есть, завтракать надо было нормально, – бурчала мама, продолжая чистить картошку.
– Тебе уроков, что ли, на каникулы не задали? – нервно спрашивала мама, нарезая чернослив.
– Все дети, как дети, сидят тихо, Новому году радуются! – срывалась мама, перекрикивая миксер.
Потом садились обедать – второпях, не разговаривая.
После обеда папа приносил из кладовки коробку с ёлочными игрушками и гордо ставил её на кухонный стол. Доставал из коробки две электрических гирлянды и одну – из блестящих красных шариков. Гирлянды задорно поблёскивали, с первого взгляда было и не заметно, что они насмерть запутаны. Мама говорила, что она, вообще-то, не кухарка, что ей нужен отдых и она тоже хочет праздновать, – и садилась распутывать гирлянды. Через десять минут мама с папой ссорились.
– Ты совсем криворукая, Оль? Ну, полчаса уже сидим, одну только распутали! Скоро гости придут, а у нас даже ёлка не наряжена! – кричал папа.
– А я говорила в прошлом году, что надо аккуратно сворачивать, а не кидать, как попало! Но нет, кто-то здесь самый умный! – орала в ответ мама.
– Нет, все, значит, распутывают и украшают, а мы не можем! – продолжал размахивать руками папа.
– Да я за всё утро не присела ни разу! Чтоб твоя мама потом мне рассказывала, что я неправильно свеклу натёрла и селёдку пересолила. А ты что делал? – с надрывам спрашивала мама. Папа с утра отдыхал и читал книжку – потому что праздник же – а поэтому молчал.
Потом они всё же распутывали гирлянды, двадцать минут опутывали ими ёлку так, чтобы гирлянды покрывали дерево равномерно – гармонично, как говорила мама, – спорили, снимали гирлянды и развешивали их снова раза три. И наконец подчёркнуто-весело звали Катю наряжать ёлку. Катя неохотно шла наряжать ёлку. Иголки кололи пальцы, а разномастные игрушки выглядели нелепо и аляповато, как ни повесь. Катя морщилась. Папа бурчал, что ничем ей не угодишь. Мама причитала, что хочет настоящий праздник, чтобы все смеялись, вырезали снежинки и играли в снежки – как в телевизоре.
Потом мама снова готовила, оказывалось, что дома не оказалось майонеза, или сырокопчёной колбасы, или даже ананасов. Мама строгала нарезки на огромные блюда. Папа шёл в магазин, возвращался через час, злой и с майонезом той фирмы, которую Катя никогда даже не видела.
Часам к семи мама ставила в духовку мясо и бежала переодеваться, постоянно поторапливая Катю и покрикивая на папу. Мама больно расчёсывала Кате волосы, заставляла надеть белые колготки и платье. Папа надевал рубашку и шёл открывать дверь. Приходили гости: бабушки, дедушка, папины друзья и брат, мамина подруга. Папа всех приветствовал, пока мама, заперевшись в ванной, судорожно докрашивала глаза.
Потом все садились есть. Сначала ели бутерброды и нарезки, пили вино. Потом снова ели, папины друзья рассказывали одни и те же анекдоты, ещё немного ели. Потом не выдерживали и разливали по бокалом шампанское, не дожидаясь курантов. Кате наливали сок. Мама подавала на стол многослойные салаты, с улыбкой извинялась и объявляла, что горячее скоро будет. Ещё немного ели и желали друг другу здоровья и счастья. Бабушки и дедушка говорили бесконечные тосты. Хвалили салаты.
– Но, – говорила бабушка, – свёклу ты крупновато потёрла, Оленька. И селёдка как-то сильно размякла. Я же тебе говорила положить побольше лука и розмарин, ты положила?
Потом мама приносила мясо из духовки. Когда Катя доедала свой кусок, ей вручали подарки. Под пристальным вниманием собравшихся она торопливо разрывала бумагу, не прекращая улыбаться. Улыбаться надо было постоянно, если задумаешься, – кто-нибудь обидится, мол, избалованная, неблагодарная. Катя относила подарки в свою комнату, пока она ходила, взрослые успевали сказать тост. Потом президент говорил речь, били куранты, все чокались бокалами – а потом Катю отправляли спать.
И в этом году всё будет так же.
Катя не любила Новый год. Ничего хорошего в этом празднике не было. Она проснулась рано утром – раньше родителей. За окном ещё было темно и горели фонари. Катя прижалась к окну, очарованно замирая: в луче света кружила сверкающие снежинки метель. Настоящая зима. Настоящий канун Нового года. Кате уже было одиннадцать и ни в какого Деда Мороза она не верила, но всё равно загадала желание:
– Хочу, чтобы в этом году праздник был праздником.
Ничего не изменилось, только свет фонаря мигнул. А, может быть, Кате показалось.
Вскоре проснулись родители, и предпраздничный день пошёл своим чередом. Катя уже почти доела завтрак, когда свет внезапно мигнул. Потом мигнул ещё раз. И ещё раз. И погас. В комнате сразу стало сумеречно – скрытое снежными тучами солнце давало не так уж и много света.
– Вырубили, – констатировал очевидное папа. Он отложил вилку и подошёл к окну. – По всей улице света нет – авария.
Он постоял, посмотрел на соседний дом и добавил:
– А ведь Новый год, сегодня могут и не починить.
– А как же утка? И шуба? – потерянно спросила мама. Электрическая печь сочувствия не проявила.
– А давайте тогда ёлку наряжать! – радостно воскликнула Катя и залпом допила молоко.
Вооружившись фонариком папа сходил в кладовку и принёс коробку. Мама достала спутавшиеся гирлянды, две электрических и одну – блестящими шариками.
– А ведь свет могут так и не дать, – задумчиво сказала мама и отложила гирлянды в сторону. Даже ту, что с шариками. Вместо этого мама сразу же осторожно достала игрушку и передала папе. Он повесил игрушку на верхнюю ветку. Следующую игрушку мама отдала Кате, и Катя украсила нижнюю ветку. Процесс пошёл.
– Ой, смотри Стёп, помнишь? – мама достала из коробки шар с нарисованными оленями. – Мы же с тобой его ещё студентами купили.
– Наш первый Новый год вместе. Конечно, помню, – с улыбкой отозвался папа и повесил шар с оленями на самый верх. Мама подала следующую игрушку. И ещё.
– А вот эту помните? – со смехом спросил папа. Мама с Катей подняли головы – он крутил в руках игрушку-кошку.
– Эту же Катя сама выбрала! – воскликнула мама.
– Ага, в мебельном магазине. Вцепилась – и как зарыдает. Пришлось покупать, – в шутку посетовал папа. – В феврале.
Мама расхохоталась.
– Помнишь сама-то? – спросил Катю папа.
Катя помнила смутно, она тогда ещё в школу даже не ходила. Но, кажется, это было смешно. Катя тоже засмеялась.
Вскоре ёлка была наряжена – хотя время ещё даже не дошло до обеда. Электричества так и не было. Но папа придумал примотать изолентой к стволу ёлки маленький фонарик – лет пять назад дали в подарок к какой-то покупке – и ёлка засветилась. Стало волшебно.
– Какие теперь идеи? – папа весело посмотрел на Катю.
– На каток! – тут же воспользовалась она возможностью.
– Надо, наверное, гостей предупредить, – вспомнила мама, застёгивая старую куртку. Папа на всякий случай пару раз пощёлкал выключателем и кивнул.
– Ох, простите, у нас авария, электричества нет во всём районе, как праздновать будем, пока не знаем. Да-да, мы лучше завтра зайдём. Или послезавтра, – радостно извинялась мама, обзванивая родственников.
– Слушай, такое дело, форс-мажор у нас. Свет вырубили и, похоже, не будет. Да, моя ничего не готовила. Да, в темноте сидим. Нет, ещё ничего не придумали, – с облегчением виновато информировал друзей папа. В итоге одна бабушка, которая без дедушки, договорилась пойти в гости к другой бабушке, которая с дедушкой. А папины друзья запланировали собраться в гостях у папиного брата – он как раз квартиру побольше взял, заодно и новоселье отметить решили.
А Катя с мамой и папой пошли на каток.
На катке было людно, играла музыка и падал снег. Мама держалась на коньках неуверенно, и папа постоянно заботливо поддерживал её за руку. Катя то держалась за них, то отъезжала подальше, то нарезала круги.
– Ты у меня такая красивая, – сказал папа раскрасневшейся на морозе маме. И та заулыбалась и стала ещё красивее.
Они катались, пока у Кати не замёрзли ноги – так давно не выбирались на каток, что Катины коньки стали ей немного маловаты, а в таких ноги мёрзнут в разы быстрее, кровь плохо циркулирует.
Обедали кофе из автомата из раздевалки при катке, немного кривыми бутербродами с бужениной и мандаринами. Обедали, пока у Кати не согрелись ноги. По пути домой накупили свечей, бенгальских огней и пару шоколадных наборов – всё равно в огромной очереди стоять, так хоть не жалко.
– А ведь времени ещё полно, – сказал папа, когда они подошли к дому. Мама печально кивнула. Обычно, они бы в это время дружно приводили бы себя в порядок, затем встречали гостей, ели бы салаты. Но света всё ещё не было. И есть не хотелось.
– Вы откуда? – звонко спросила Ира с третьего этажа. Ира была всего на год младше и сейчас тоже куда-то шла с родителями – на третьем этаже ведь тоже света не было.
– С катка, – ответила Катя.
– А мы на санках кататься! – радостно сообщила Ира.
– А у нас бенгальские огни есть, – зачем-то сказала Катя.
– Хотите с нами? – внезапно спросил папа Иры.
– А хотим! – задорно ответила мама Кати.
Все вместе катались на санках и жгли огни, когда совсем стемнело. А потом снова катались на санках. Пытались играть в снежки, но снег не лепился. Папа Кати предложил делать снежных ангелов, и даже показал как. Домой все вернулись заснеженные и счастливые.
Мама не стала красить глаза.
– Ты у меня и так лучше всех, – сказал папа, держа фонарик.
Папа светил на доску, пока мама резала колбасу и делала бутерброды с икрой. Потом мама держала фонарик, а папа открывал закатку с компотом. Катя на всякий случай грела ноги у батареи.
– Неси подарки, – решила мама.
– Но ведь до полуночи ещё ого-го, – попытался поспорить папа.
– Ты посмотри, она сейчас уснёт, – кивнула мама на Катю. Та пригрелась у батареи и сидела разморенная. Папа кивнул и принёс подарки. Их было меньше, чем обычно: бабушки, дедушка и папин брат ведь не пришли – а значит, ничего не подарили. Но Катю это совсем не расстроило. Она бодро распаковала две коробки.
Ужинали при свечах. Ели бутерброды с красной икрой, ананасы, колбасу и пили компот. Папа даже наловил Кате яблок из компота, хоть и поворчал, что не новогодняя это еда – яблоки из компота. Но Катя их очень уж любила.
– Никакой больше шубы, – с вызовом сказала мама и наколола на вилку колечко ананаса.
– Я её с детства терпеть не могу, – согласился папа.
Катя начала клевать носом – и все пошли спать.
Катя лежала в полудрёме и не знала, наступила ли уже полночь или нет. Но знала точно: это Новый год. Наконец-то.
Очень плохой новогодний дух
Рассказ
— У вас счастливая семья? — судья пристально разглядывал Юлю, и иней блестел у него в волосах. Юля нервно оглянулась. Небольшое существо, похожее на пушистый вихрь снега, наблюдало за ней огромными, жалобными глазами.
Это явно был сон, что же ещё? Очередной странный кульбит измотанной психики. Страх и чувство вины снова не дают спокойно выспаться. Те страшные дни не отпускали, как бы Юля ни боролась. Против воли вспомнила, как начал пить муж, как бессвязно кричал на неё, как вваливался в квартиру обмякшей тушей, как размахивал кулаками и смотрел, словно бык, без проблеска сознания, с одной лишь яростью. Как судорожно прятала дочь и кота, когда скрежет ключа в замке был слишком долгим, уже знакомо нервным. Как замазывала синяк на скуле. Как врала всем вокруг и сгорала от стыда. Как винила себя и боялась, а потом винила себя за то, что боялась. Как однажды дочке так невовремя приснился кошмар, и та пронзительно заплакала, а то, что когда-то было Юлиным любимым человеком, обратило свой бычий взгляд на детскую. Как в сердце будто всё выстудили, всё терпение, вся надежда исчезли вмиг, и Юля оттолкнула мужа и бросилась в комнату, пока пьяное тело пыталось встать. А потом бежала по улице, в пуховике и тапочках. Успела натянуть куртку на дочь, успела кота схватить под мышку, а про сапоги не подумала даже. Быстрей-быстрей — и выбежала. Ещё неделю — все праздники — у подруги. Только потом узнала, что муж искал её, обещал отомстить, но то на пороге оскальзывался, то в метель нужный дом пропускал, то от холода машину завести не мог, раз за разом что-то мешало и мешало — чудо, не иначе.
— На прошлый Новый год вы загадали желание, — прогрохотал судья, потеряв терпение, и Юля вздрогнула. — Вы просили счастливую семью. У вас счастливая семья?
На терапии Юлю предупреждали о подобном. Психика пытается восстановиться, залечить раны, переиграть, пересобрать. Кого-то во сне мучают воспоминания, кого-то неслучившиеся варианты, а кому-то мозг подкидывает фантазии и неразрешённые вопросы. Юля знала, что должна ответить на вопрос — для себя, ради себя.
Страшные воспоминания тут же сменились другими. Совсем недавними. Как вместе с дочкой пекли печенье, и кот влез в муку, бегали за ним по квартире и смеялись. А кот распушился, перестал чуть что под диван прятаться, обнаглел, уронил ёлку. Весь вечер вдвоём шили игрушки и вырезали белые снежинки, мандарины на ветки вешали. Так глупо, и вроде как должно быть обидно, но...
— Да, счастливая, — внезапно для собой себя выкрикнула Юля. — И я счастливая! Счастливая! Вы даже не знаете, какая я счастливая!
Судья нахмурился, и Юля осела на лавку, замерла, словно враз замёрзла. Она сидела ледяной статуей и не слышала, как вызвали следующего свидетеля.
***
Суд над новогодним духом — дело настолько редкое, что уже и не помнил никто, когда такое в последний раз-то бывало. Новогодние духи — существа добрые, слабые и трусливые. Помогают создать новогоднее настроение: там снег подсеребрят, тут еловый запах по воздуху разольют, здесь мандарин под руку подтолкнут или немного радостного настроения наколдуют. Да и что такого ужасного может сделать новогодний дух? Снежком бросить? Да и то не со зла, из озорства разве что.
Нужно быть очень-очень плохим новогодним духом, чтобы оказаться на скамье подсудимых.
Вьюжка съёжилась под строгим взглядом судьи. Прокурор цокал ледяными ногами по ледяному полу и всё зачитывал и зачитывал обвинения. Судья хмурил снежные брови.
— Испортила курсовую. Сорвала свадьбу. Довела человека до увольнения. Развалила семью. Подралась с другим духом! — под конец прокурор повысил голос так, что сосульки под потолком тонко зазвенели.
Вьюжка пыталась вставить хоть слово, хоть как-то оправдаться. Но судья только цыкал и стучал молотком. Вьюжка только вздрагивала от каждого удара. А прокурор продолжал, расписывал, как она столкнула чашку с кофе прямо на важный документ или ущипнула ребёнка, чтобы тот невовремя заплакал. И ведь всё это было чистейшей правдой. Вот только у Вьюжки были причины. Были, были, были!
Когда обвинитель наконец-то выдохся, судья только строго посмотрел на Вьюжку, уверенный, что той нечего будет сказать в своё оправдание.
— Я требую... — голос подвёл, и Вьюжка испуганно запнулась, нашла в себе силы и прошелестела, — вызова свидетелей.
Прокурор хмыкнул, судья покачал головой. Вызов свидетелей — ишь чего. Долгий и сложный процесс это. Найди людей, зачаруй-заворожи, в Ледяной Дворец доставь, расколдуй, опроси, — а потом то же самое в обратном порядке, да ещё и успей до утра, чтобы никто не заметил. Но делать нечего, раз уж суд начался, делать всё надо по правилам.
Вьюжка нервно ждала на своей скамье, тихая и одинокая. Даже в начавшейся суете все пытались обойти обвиняемую как можно дальше. И вот в вихре снежинок в зале появилась первая свидетельница. Которая из-за Вьюжки развелась с мужем.
— Я счастлива! — выкрикнула свидетельница, и Вьюжка воспряла духом.
Потом был паренёк, который рассказывал про самодура-начальника и про то, как был рад найти силы уволиться, студентка, которая отчислилась из места, куда её пристроили родственники, и через полгода поступила в вуз мечты, похищенная невеста, чудом сбежавшая под покровом метели, и ещё люди, и ещё. И все они сначала замирали от вопросов, менялись в лице, с болью и гневом вспоминали прошедший год. Но потом отвечали, что их желание сбылось, что они свободны и рады.
С каждым свидетелем судья всё больше хмурился и будто съёживался. А Вьюжка, наоборот, росла, распрямлялась, набиралась сил, возвышаясь над прокурором, над судьёй. Не Вьюжка — Вьюга. Она менялась, превращалась, будто бабочка, которых она никогда не видела, но о которых слышала от солнечных зайчиков. И Вьюга знала, знала нечто важное, необходимое.
— Вы забыли, что такое новогодние чудеса! — прозвенела Вьюга, громко, раскатисто. — Не застилать глаза снежным блеском, не отвлекать фальшивым смехом, не помогать терпеть и мириться, а прятать в метели от бед и зла, скреплять льдом сердца для сложных решений, порывами ветра тянуть вперёд, к мечтам и счастью. Вот чем мы должны заниматься!
Судья совсем уменьшился, стал не больше простого новогоднего духа, и Вьюга подняла его в руки словно снежок, да так его и назвала — Снежком.
***
Юля проснулась от того, что дочка пришла в кровать, прижалась. Сколько раз уже повторяла, что та уже слишком взрослая, чтобы спать с мамой. В ногах привычно свернулся кот — и вместе два маленьких тельца слишком уж нагрели кровать. Тепло, слишком тепло. Но за окном всё ещё было темно и мела метель, а впереди была почти неделя новогодних выходных. Юля только откинула чуть-чуть одеяло и снова уснула.
Волков бояться
Рассказ
Передо мной – лес, за спиной тихие дома родной деревни. И я не знаю, чего я боюсь больше. Я всматриваюсь в лесную темноту, до боли напрягая глаза. Скоро один день сменится другим, я жду излома ночи, сжав кулаки. Любое движение, — и я захлёбываюсь вздохом, уже не первый день, а я всё ещё не привык. Только бы не сегодня. Я так не хочу. Не хочу. Не сегодня.
Меж деревьев бликуют глаза. Холодные, осторожные и злые. Я втягиваю воздух. Я всё ещё надеюсь. Я кричу изо всех сил.
— Волки! Волки!
Тишина ночи наполняется шорохами. Разбуженные, недовольные люди ходят в своих домах за моей спиной. Раньше они испуганно выбегали на улицу, хватали факелы и рогатины, бежали к лесу. Бежали на мой крик.
Больше нет. Но я знаю, что они мне скажут.
— Глупый мальчишка!
— Однажды волки действительно придут, а мы тебе не поверим!
— Тише-тише, у мальчика отца волки задрали, с тех пор он таким и стал, помягче с ним.
— А папаша у него таким же был, чего его ночью в лес понесло?!
— Занялся бы чем-нибудь полезным, горлопан!
— Да он блаженный просто.
— Вдарить бы тебе, дурню, всю деревню опять перебудил.
Могут и избить. Не сильно, не со злости, вся злость уже ночью перекипела. Устало и даже со скукой дадут пару затрещин.
— Волки! – продолжаю кричать. Они осторожно выходят из леса, тени деревьев больше не скрывают бледное мерцание шерсти. Они больше обычных волков раза в три, но такие же быстрые. Это их время, зазор между днями – их шанс. И иногда у них получается им воспользоваться. Наша деревня – граница, наша деревня – форпост.
Так учил отец, а его дед. Когда отец умер – я остался один на страже. Это мой крест, так говорил отец. Я должен был быть здесь один.
Отец запретил говорить сестре. Она мала и слаба, она всего лишь ребёнок. Сестра плакала и просилась со мной. Ей было так страшно оставаться дома одной. Ей было так страшно, что её брат один ночью в лесу. Она ничего не знала, но так хотела помочь.
— Позови, и я приду, — говорила она, и смотрела заплаканными глазами.
А я тоже был ребёнком. И мне было так страшно в лесу.
— Пожалей мальчонку, совсем тронулся.
— И сестра пропала, совсем теперь сирота.
— Да сам он её и убил, он же дурак совсем, смотри!
— Да выгнать его из деревни и спать спокойно!
— Так орёт, что скоро сам всех волков соберёт.
Огромный вожак припадает к земле. Смотрит на меня внимательно мертвенно-зелёными глазами. От волков веет смертью, а я думаю о том, что утром меня ждёт презрение и жалость. Дожить бы до утра.
— Волки идут! – и не двигаюсь с места. Нельзя бежать. Нельзя закрывать глаза. Нужен голос и взгляд. Огромная пасть почти у самого лица, желтоватые зубы и запах гнили.
И волк падает.
Она пришла. Над безжизненной серой грудой стоит она. Красный капюшон скрывает лицо, красный плащ плещется на зимнем ветру. И с ножей её капает волчья кровь – тоже красная. Это всегда меня удивляет. У чудовищ не отсюда, у живой смерти – кровь тоже красная. Её ножи сливаются в вихрь, капли крови остаются взвесью в воздухе, свист ветра обращается скрежетом метала и жалобным скулежом. А потом снова тишиной.
— Позови, и я приду, — шелестит она. Наше заклятье. Наша память.
Кто же знал, что волки – это вовсе не моя судьба? Я должен был быть один, я должен был защитить сестру – не от волков, от её предназначения. От того, чтобы уйти в лес и стать новой Красной смертью. Защитой и силой, но не человеком, не моей маленькой сестрой.
Мёртвые волки туманом уходят в снег. Я не смотрю на них. Я не отвожу взгляд от тонкой фигурки в красном плаще, но всё равно пропускаю момент, когда она пропадает.
И не остаётся ни следа.
Утром мне рассмеются в лицо. Но зато у них будет утро. Они в своём праве злиться. Они прибегали на мой крик столько раз, и никогда ничего не находили.
Просто зову я не их. Та, кого я зову, приходит всегда.