|
I.
***
Когда б костры дымящею листвой
Не долетали заднего сиденья
Автобуса, а музыка растленья —
Болот, я б не молчал с тобой.
Когда хотя бы мельком я обрёл
Свой голос над языческою медью
Волос твоих, когда б не кантик ведьмин
В глазу, я б не писал в колени, в стол.
Когда б, пред женской силою склонясь,
Вся жизнь не начиналась наизнанку,
Не разбегались русские вакханки,
Как искры по полю, в безумный пляс, —
Тогда бы разговор наш был иным,
Неясное не становилось ясным,
А сизое мешалось дальше с красным
И в лобовом — с прозрачно голубым.
***
Только это не я сочинил...
Борис Рыжий
Кто-то третий бродил, кто-то третий
За тобой и за мною весь год.
Эти листья и дождики эти
Запуская и наоборот —
Выключая. На сером базаре
Это он торговал за пятак
Настоящим, с живыми слезами,
Нашим счастьем. И отдал за так.
Это он в неоткрывшейся чайной
Подменял то тебя, то меня
За столом. И, как будто случайно,
Путал волосы цвета огня
С краской, с ветром. И музыку путал.
По следам, как патрон Гавриил,
Всюду шёл то подругой, то плутом,
То святым. То хранил, то чудил.
За меня языком косноватым
Говорил о любви. Отвечал
Чуть скучающим, зеленоватым,
Чуть русалочным взглядом. Молчал.
На отрез не давал безмятежной
Головы, зажигал у пруда
Фонари и, неузнанный, нежный,
Только сзади стоял, только ждал.
Это он уходил, не прощаясь,
И стихи эти он сочинил.
Если я не был рядом, ручаюсь,
(Где-то рядом с тобою) — он был.
***
Кукла и мальчик в сырой синеве,
Жизненный нерв бередя в голове,
Нежность учили по влажным рукам,
Город — по гулким далёким шагам.
Я был тем мальчиком, куколкой — ты —
Это когда набивные цветы
С платья слетали и птичьи черты —
С чёрных ресничек. Со мной была ты.
Это когда мы не жили — росли
Прямо из сказок, из соли земли.
Дети. Из детства качались вдали
Ставшие в речке-Неве корабли.
Это всё было, но, будто бы вспять,
Речка текла, беспокойная мать
Бегала в церковку, в церковке жгли
Свечки, чтоб мы никогда не росли.
***
Этот жёлтый квартал, обнесённый листвой,
Вырастал над тобой, вырастал надо мной,
И, сердца промочив в тишине дождевой,
Мы сюда приходили как будто домой.
Мы делили — и только — с тобой допоздна
Этот рай, этот ад, этот вид из окна.
Не стучалась беда, безучастно права
Поднималась вдали синева, синева.
Не ходил в эти детские клёны за мной
Предлагать свои сны никакой царь лесной.
Ты смотрела в окно, но в окне никогда
Не цеплялась за ветки его борода.
Мы ложились. Я знал: нас с тобой защищал,
Затянувшийся дождь или жёлтый квартал,
И я тихо дремал у опущенных век
Твой смешной наблюдатель, смешной человек.
***
Как в детстве нам хотелось, чтоб было всё сложнее,
А жизнь, как три копейки, проста. Как дважды два.
Я — выросший солдатик игрушечный, ты — фея,
Вот — небо, остальное — слова, слова, слова.
Вот дерево такое (допустим, клён), как было
И в детстве, и не в детстве, и тыщу лет назад —
Как сторож на охране земного сна и были,
Стоит, расставив пальцы, глядит во все глаза
На нас. Как нам хотелось жить чуточку серьёзней,
Чтоб с музыкой не путать домашние дела:
Любить — любить потише, писать стихи послёзней —
Да строчка оказалась чужой и подвела.
Казалось, жизнь ровняет неведомый садовник,
Но долетала песня почти что невсерьёз,
Как на старинном вале простой цветной шиповник
И жизнь, и смерть и слёзы, невзрачный, перерос.
***
Ты такая красивая, будто тебя не бывает,
Будто я тебя выдумал где-то в осеннем бреду.
Как тяжёлые крылья, ресницы твои совпадают,
И глаза, как дожди, постоянно куда-то бредут.
С каждым днём этой маленькой Гофманской прозе яснее
Небеса надо мной и туманнее то, что сбылось.
Я все понял, родная: я просто болею, болею...
Это я тебя выдумал, чтобы мне легче спалось.
Скоро с веток сорвутся сердца и умрут под ногами,
Как листва, как листва... но душа, но живая слеза,
Ты останешься с нами, с твоими больными сердцами,
И ты будешь со мною, когда я открою глаза.
***
Это всё уже было, было:
Эта ветка и этот свет
За окном. Ты всегда любила
Их спросонья. А, скажешь, — нет?
Ты была. До времён. До знаков,
До глагольных моих на -ил
Рифм. И я - как пророк Иаков —
Самый первый тебя любил.
Мы всегда выходили к лесу
Посмотреть допотопных птиц.
Жизнь была только парой жестов:
Взмах крыла, взмах твоих ресниц.
Только воздух и только души,
Принимавшие форму нас.
Только снег, ледяные кущи,
Пара масляных птичьих глаз.
Больше жизни прошло, ты помнишь
Самый первый, простой завет?
Взмах ресниц — и с утра, в окошке,
Эта ветка и этот свет...
Из Луи Арагона
Для беспокойства, о дай твои руки!
Из талой воды, одинокой мечты.
Чтоб я ими спасся — в ладошку беру их
(О, дай, твои руки!) — чтоб из пустоты
Меня вырывали. Неловкий охотник,
Ловлю их в силки, как нетронутый снег,
Движений невольник и робкий любовник.
Как тают они, разбегаясь по мне!
Узнаешь ли ты, что такое мне руки
Твои, как пронзают они в тишине
Насквозь, наголо? Не придуманы звуки
Для вздоха, для дрожи любви по спине.
Язык их немой — это первый любовный
Животный, глубокий, немой праязык,
Безглазый (о, дай твои руки!), безротый,
В молчанье почти что сходящий на крик.
Узнаешь ли ты то, что думают пальцы
Мои, когда ловят тебя на бегу?
Молчанье их — молния, то, что назваться
Не может, и то, что я знать не могу.
О, дай твои руки. Пускай моё сердце
Зароется в них и, красно на миру,
Уснёт, и душа приютится за дверцей
Ладошек. О, дай на секунду мне ру...
***
Бывает день, отмеченный дождём,
Бывает день, отмеченный цветеньем
Бутона на окне, — в том и другом —
Примета жизни, музыка творенья.
Бывает день, отмеченный рукой
Разлада, день отмеченный разлукой,
Весь — чей-то плач грудной, глухой-глухой, —
Мелодия для ангельского слуха.
Бывает день, отмеченный судьбой,
Невстречей первой или первой встречей.
Бывает день отмеченный тобой —
Весь — голос твой, твои худые плечи.
Но дня, отмеченного первою тоской,
Безгласностью и тишиной начальной
(Какой стоял над древнею
водой,
Сводя с ума стрекоз своим молчаньем),
Не дай мне бог. Суди. Поставь в вину
Родную речь, любовь, мой безголосый
Мотив. Но не пошли мне тишину —
Я жить хочу, глотая свет и слёзы.
***
Последние прогулки короля
Прошли среди осенних декораций,
Где кончился спектакль, нет оваций,
А вместо сцены — чёрная земля.
Кормившая пескариков рука
Простилась со страной (да бог-то с нею),
С самой игрой, с самой смешной затеей
И трогала рукав духовника.
Под мерный ритм, тихий скрип колёс
Фигура в механической коляске
Плыла навстречу всем печальным пляскам,
И парк её просвечивал насквозь.
Здесь был король, теперь пройдём и мы.
Душа моя, на жизнь, на смерть, на муку,
На счастье — не одно ли всё? — дай руку,
Дай синий парк в преддверии зимы.
***
Представь, родная, здесь была Европа
И был Версаль. С тех пор остался парк
И музыкант — продажный недотёпа, —
А был фонтан, оркестр и монарх.
А, может быть, и не было. Сильнее
Сжимай ладонь — я выгляну за край,
Куда ушёл король, за ту аллею
Последнюю, где будто бы игра...
Постой, ты что? Зачем ты отпустила?
Тут нету никого, и я, дурак,
Стою один. Кругом со страшной силой
Играет музыка и зарастает парк.
О ней, о тоске
Так долго очарован был тоской,
Что не смотрел, когда она входила
И между нами вечером садилась
За тихий разговор, за общий стол.
Так мало был наедине с тобой,
Что забывал придирчивую гостью, —
Она обиды собирала в горсти
И сеяла прозрачною рукой
Под окнами. И начинался дождь —
Дождь вырастал за полужёлтой шторой,
И в окнах свет и человечков в чёрном
Невольная охватывала дрожь.
Бежала жизнь, единственный закон
Творя, и только мы с тобой сидели
Не жили, не росли и не старели,
И тихо плакал наблюдавший клён.
***
В нашем городе дождь только взмахом руки
Начинался, и девочка вроде тоски
По дворам, незакрытым квартирам
Проходилась и к нам заходила.
Ничего не брала, только дождь за окном
Разрастался каким-то невнятным кустом,
То со мной, то с тобой говорящим
Языком болевым, настоящим.
Может быть, мы устали с тобой от тоски,
Может быть, оттого что пространства куски
Вместе с нею, виной и дождями
То и дело вставали меж нами.
Может быть потому не считая потерь
Я ни разу не запер от девочки дверь,
И ты вышла в неё. Я остался.
Всё прошло, только дождь не кончался.
***
Ты снилась мне как маленький Пьеро,
Вся чёрная, в одном бумажном, глупом
Воротничке. Твой некрасивый рот
Кривился. (Понимаю, рифма «губы»
Банальна, как и весь сюжет, но мне...)
Мне было жаль тебя, ведь так случилось:
Ты плакала (хотя бы в этом сне)
А говорила — разучилась.
II. Переводы
Луи Арагон
***
Где-то в аду или, может, в раю
Жду твоих глаз: где-то здесь, на краю
Были и сна. Я давно не смотрю
Чисел - любовь, как известно,
Вечно похожа. И я говорю:
Мы засыпаем вместе.
Птицы у Бога не сеют, не жнут.
Руки твои - это верный приют
Сердца. С твоим они рядом поют -
Слышишь - их общую песню?
Короток век на земле, но мы тут,
Мы засыпаем вместе.
Всё перед сном повторится - любовь,
Руки, сплетенье объятий, покров
Ночи, как полог, - от чувств и от слов
Я весь дрожу. Моя верность
Ждёт тебя в каждом возможном из снов.
Мы засыпаем вместе.
Тайные птицы
Я знаю всё о тех, кто пишет чудо.
Они обычно плачут по ночам,
И сочиняет песню ниоткуда -
Из жалоб, слёз - их слух цветной, и чудо
Кладёт на ноты. Звуки - на печаль.
Художник, за работой проводящий
Полжизни, написал ли он хоть раз
Свой взгляд живой, больной и настоящий,
Свой голос в пенье не переходящий?
Нет. Слёзы профессиональный глаз
Водой заменит. На холсте секреты
Оставит: в кущах выдуманных роз
Напишет жёлтых птиц, переодетых
Из боли - в свет (они и есть - секреты)
И общую задумку - вместо слёз.
О, незнакомец, я давно всё прожил,
Я пережил себя - того, кем был
Вчера. Пересмотрел любовь: быть может,
Так у Шекспира летний сон тревожит
Сердца, а после - остужает пыл.
Теперь - сплошная осень. Осень, осень... -
Как крик стекольщика. Мой голос в си-
Неве и удивляет и доносит
Напев до тех, кто ничего не просит,
Кому молиться не хватает сил.
***
Я руку твою в руку смерти вложил —
Так надо, так надо, так надо.
И смертью я жил и тебе говорил:
«Ты рядом, ты рядом, ты рядом».
Я руку свою в руку смерти вложил
И сам её не отпускаю.
Я чувствую каждым сплетением жил
Её, о, когда засыпаю.
О смерть, моя смерть, моя милая смерть!
Ты знаешь, у нас так похожи
Глаза — мы, обнявшись, не можем
Без слёз друг на друга смотреть.
О ночь, моя ночь, моя милая ночь!
Ты знаешь, у нас так похожи
Уста — мы не можем без дрожи
Уснуть, моя милая ночь!
И каждый восход соблюдая черёд
Ты, чёрная ночь, уходила,
Чтоб сон оживал, чтобы каждый восход
Любимая рядом садилась.
А ты меня, ночь, моя белая ночь,
Напрасно вернуть обещала
И рыскала в прошлом под утренний дождь,
В цветах, в безымянных кварталах.
Ну что же, я здесь, дорогая. О, смерть,
Бери меня с плотью и кровью
Во сны твои, — верный, я буду смотреть
За маленькой чёрной косою.
Когда б я был жив... Только это всё ложь...
Есть только одно искупленье —
Безумное сердце, что мучает дрожь,
И ты — моя боль и спасенье.
Стефан Малларме
Песнь Иоканаана
Пусть солнце остановится, чтоб только
Родиться, чтобы после остановки
Принять мучение и плыть в огне
Вниз по спине.
Мой перебитый сталью позвоночник
Подскажет точно приближенье ночи,
Триумф толпы и тут же — дрожь в ногах,
И ложь, и страх.
Пусть голова, презрев земные страсти,
Одним прыжком решит все разногласья
С душою. Как отрезанный ломоть —
Оставит плоть.
Лети, мой одинокий наблюдатель,
В небесное молчанье, чтобы догнать там,
Во льдах, постами пьяный чистый взгляд
И синий яд.
Но волею иного назначенья
Я был крещён и ныне во спасенье
Я кланяюсь, хоть кланяюсь, увы,
Без головы.
Гийом Аполлинер
Из «Посланий к Лу», XII
Если б я умирал где-то там, за чертой фронтовою,
Ты б поплакала, Лу, дорогая, разок надо мною,
Ты б забыла меня, и мой образ ушёл в темноту —
Так снаряд умирает в тоске за небесной чертою,
Разрываясь над фронтом прекрасной мимозой в цвету.
Разорваться бы памятью там, на небесных морщинах,
Тёплой кровью по миру пройтись, по святой простоте:
По горам, по лесам, по звезде миллиардом дождинок,
По морям и по солнцам, уснувшим в небесных морщинах,
Как по жёлтым лимонам, растущим вокруг Баратье.
Я тогда бы остался во всём, всюду был бы с тобою.
Ты б не знала, а я — ежедневно напитывал кровью
Алый рот и концы розоватых грудей — докрасна.
Твои волосы стали б с годами рыжее от крови,
Разве старость бессмертному телу бывает страшна?
Моя кровь запустила бы сотни вселенских артерий:
Ты всегда молодела бы, солнца — всходили втроём,
И цветы над постелью от запаха тихо дурели,
И волна приливала быстрее, быстрее, быстрее,
И любовник победно геройствовал в теле твоём.
Я любовью бы стал. Знаешь, Лу, если всё же умру там,
Вспоминай иногда по безумным, счастливым минутам:
Ты во сны не звала меня — пусть — и я всё-таки был.
Вспоминай иногда этот взрыв, этот чувственный пыл.
Я — безумный фонтан, бьющий кровью по синей планете,
Будь же самой красивой и самой счастливой на свете,
Будь моей до последней атаки и капли чернил.
|
