|
Кладбищу кораблей
Море выходит на берег – брошенный и пустой,
Черная галька хрустит под его ногой,
Море приносит берегу – ярус-сеть:
Погляди, сколько рыбы – во мне, друг мой,
Не счесть.
Запинается голос, дробится о волнорез.
Больше некому, друже, подарки твои смотреть.
Здесь разбитые лодки, суденышки точит ржа –
Море, море – мы брошены вместе, да?
Были люди, а где же их взять теперь –
Берег плачется, берег поет в метель.
Море, море, седые твои ветра –
Пахнут солью… так пахла и их слеза,
Их, ушедших,
Их, согнанных с прежних мест,
Их, забывших, как голос твой груб и хмел,
Где мне взять, мой суровый надменный друг,
Пару-тройку дюжих рыбацких рук,
Пару зорких лоцманских сизых глаз,
Я за это отдам свой последний дар,
Свой последний рыболовецкий коч…
Берег плачет, и море ступает прочь.
О весне
По весне – это низкое небо – ляпис-лазурь,
Черных веток чугун прорастает в медь.
По весне я хочу стать зерном в земле
И тянуть к небу ветви, назло тянуть.
Я хочу стать зеленым плащом лесов –
С огоньками болотными вместо глаз.
Этот город застывший меня скрутил –
В оголенный и нервный, довольный спазм.
По весне – она будет, она придет…
Я стелюсь под ногами ее ковром –
Сквозь меня прорастает целебный мох,
Сквозь меня ежевика вовсю цветет.
А по городу едет пустой трамвай,
Он, качаясь, плывет по стальным путям.
Я любой, слышишь, город тебе возьму –
Я любой, моя вечная, брошу к твоим ногам.
Приходи и делай меня зерном –
Или сразу яблоней – и в цвету.
Я не буду помнить, что было до –
Приходи, бросайся ко мне на грудь.
И весна – из хтоновой темноты, улыбаясь, спешит
По моим корням –
Я – в земле пою – я ее зерно,
Подпираю ветками небеса.
И стекает ляпис – лазурь по мне –
растворяясь в блеклом моем цвету,
Я купаю ветви свои в воде,
В стылой сырости грязных луж,
Но весна греет город своим теплом,
Прислоняясь, шепчет моим корням:
Прорастай, моя милая, – всем на зло,
Из любви моей, милая, — прорастай.
Колыбельная света
Горицвет мой подснежный,
Падай ко мне –
омутна тишь и берложна всякая ночь,
Рябиновым медом выкормлен зверь зверей –
Царь царей – лукаво смеется,
Опаловый месяц – резец верхний в небесной челюсти
Сколот и валится на спину….
Это ли я?
Гори, свет, в моем маленьком, небо дробящим оконце –
Снежное мое марево - молоко синее, красные брызги солнца.
Горицвет мой заветный –
горная черная травка –
Ползи вверх по склону, словно я
Змеей волочась на брюхе,
Истекая горючим ядом.
Гори, свет, мне — последний фонарь
Над воротами,
над распахнутым зевом дома,
Где, незваная, я целую твои ладони.
Горицвет мой медвяный,
Пьяные дикие песни –
Гнусь выей волчьей, ощерясь и озираясь –
Пусть никто никогда не видит,
Пусть никто никогда не смотрит,
Где блуждают пленные наши руки,
Когда блекнет свет,
Когда он утробен.
Все простые вещи
Мы идем рука об руку –
мимо бара в старом покосившемся доме,
Мимо ярмарки на узкой площади,
Где с лотка отпускают молодильные яблоки,
Где орехи в меду слаще петушка сахарного,
Где дети играют в салочки – наши ли?
Мы идем рука об руку –
Мимо темного сквера, тенистого парка,
Где студенты-ботаники собирают гербарий,
На трех языках подписывая под
Каждым соцветием клевера – род и подсемейство.
Мы идем рука об руку –
Мимо города, хроноса, эроса,
Как все между нами — идущими – просто.
Человек без имени
Человек без имени
Подсаживается ко мне в маршрутке:
Никого не родили быть сильными —
Это домыслы да прибаутки.
Посмотри — у окна сидит бабушка,
Впереди нее сидит девочка:
У одной сердце ранено,
У другой сердце вверено
Фронтовой фотографии братика –
За окошком цветет черемуха.
Никому ничего не отмерено,
Никому ничего не положено.
Посмотри — как усталый дядечка
Прижимает к себе котеночка.
Как ссутулились наши попутчики,
Посильнее вцепившись в поручни.
Солнце в брызгах слюды качается,
Бесконечною светит лампочкой.
Никому ничего не ведомо,
Как домашка, увы, не задано.
Мне смеется легко, еще легче плачется —
Говорит человек без имени.
Посмотри — мои руки увечены,
А недавно они были крыльями.
Посмотри — как ползет спокойствие
По ухабам дорожным, рытвинам.
Дождь пойдет только к вечеру –
Держи зонт, береги себя.
Орфей над заливом
В залив за серой многоэтажкой дождь
Сыпется,
Время в клубок сигаретным свивается дымом,
Выдыхай.
Крошится небесное полотно, грани на плечи нам
Роняет атлант –
Будь моя Эвридика,
Невесомая флейта, не поющая арфа –
В пене моря, в костях первобытных ракушек,
Будь моя…
Там, за темными окнами, плотными шторами,
На диване, столе и ковре – что сдирает с коленок кожу,
Где качаясь под потолком разгоревшейся молью люстра –
тень твою заставляет плясать и кружиться
по обоям в цветах,
Опостылевшим незабудкам.
Хочешь пить,
Хочешь есть?
Хочешь сердце мое,
В цепких пальцах носить.
Хочешь знать, как я доблестно ненавижу
Всех, кто шею твою целует,
Всех, кто спит на твоей груди.
Распаленное солнце мое заходит
Над заливом – чем он не рана…
Выдыхай.
Наши мысли сплелись в рассказы,
В перезвон двух монет Харону.
Эту лодку мы не покинем, тень от тени моей – чернеет.
Будь моей…
Колыбельная подменышей
За мною, царевна, сквозь мглу и распутицу
Бродить за околицей,
Плясать под оконцами…
Я – волчьи зубы,
Я – шкура медвежья,
Что скрою – вовек не сыскать,
Что забрал, то обратно не вымолить…
За мною, тут тропы не хожены – лешего вотчина,
Тут в омутах черных дрожит отражение,
Послушай лесные далекие окрики –
Кого они кличут, лукавя,
Кого соблазняют чащобами?
Ты – горе отцовское, чадо нежданное,
Ты – лихо упавшее на плечи матери,
Спадает подарок, колечко медяное, с руки – иди же за ним, куда оно катится?
По мшистым корням,
По дорогам нехоженым,
Сквозь эхо застывшее – логово зверево,
Сверкает от злобы листва изумрудами –
Моя непреклонная – моя драгоценная,
Кому ворожбой да заклятием сужена?
Стращают, куражатся слуги да нянюшки –
Дитя, ты не ведала
Дитя, ты не слушала …
Там ночи берложные хладные дикие
Там тропы мерещатся – происки лешего,
Там ржавыми реками стелется прошлое…
Ночами голодные вороны шепчутся:
За мною, царевна, сквозь сны и забвение
Гулять за околицей,
Плясать над болотами…
Я ряска цветущая
Я гиблые омуты…
За мной, моя лебедь,
Тропа – лишь мерещится,
За мной, моя горлица – солнце закрылось ладонями…
Мавий яр
Слушай, слушай, река,
Да трава-одолень под ногами,
Расскажу, как арканом меня поймали,
Как цветными путами по рукам, по ногам вязали,
Как тащили меня, волокли –
По полям да лесам – рельсам, шпалам,
И над пленом моим, насмехаясь, клесты трещали.
Как рядили меня бусами и одеждой –
Нарекали именем да нездешним,
Выводили плакаться под забором –
От свободы мне в руки вложив лишь слово –
Звонкий нолик, дырочку от баранки.
И под окнами сеяли наперстянку –
Я пугалась пурпурного ее цвета.
И, река, послушай — они принуждали к ответу,
Говорили серебряны режьте косы,
Где ее селедочный рыбий хвост-то?
И поили полынью да горечавкой –
Отпускай нашу девку – русалка, мавка!
Отпускай, отступись — горевало на небе солнце,
К нам вернись, воротись – раздавалось со дна колодца.
И булавкой железной мне тыкали в тонкий палец –
Не кровило, не жгло, разве самую малость.
А под вечер ворочал язык их костный злые песни –
Про тех, кто живет в колодце.
Бежин луг
Белый свет из-под божьих ладоней
Глядит на меня, льется через и сквозь,
Как река полноводная, не встречая преград, изливается в нивы,
В сухую пустыню души.
Будешь ягненочком — мне говорит –
Устами и сонмами зрящих глаз.
Рыщет рогатый волк – учись его отличать
От тени, рожденной журчаньем ручья,
От тени и сумрака рощи, любимой тобой.
Витые украсят макушку рога –
подобие нимба златого,
И я научу его обличать –
Пред толпой, бающей о благом,
Пред толпой, на тебя указавшей перстом.
Каждую дивную тварь той толпы
Поднимать научу на витые рога,
Словно копья легионеров.
Многое ведомо наперед –
Ты из тени растешь земной, мой ягненок.
Белый свет застилает глаза –
Будет битва моя легка,
Будут маленькие рога –
Волчьей омыты кровью.
Мезенская
Мезень течет под кожей –
Рисуй меня сажей, охрой –
Черногривой да огненной кобылицей,
Оленихой с рогами что ветви –
Рисуй и оземь бросай.
Стану я, распрямляя плечи,
В дальнее пойду поле,
Грудью ложась в чернозем,
Животом своим живородящим:
И сильные из меня выйдут люди,
И смелые из меня выдут парни,
И красные из меня выйдут девки.
И стану я — речка Мезень,
До Белого моря – отлогими берегами,
До самого моря я кровью своей достану
И вспять поверну.
Рисуй меня охрой, сажей –
Косматую мою гриву,
Горячую мою кожу,
Ветвистые да витые оленьи мои рога.
Бросай меня смело оземь,
Спускай меня лодкой в реку –
Неси меня на ладонях
К студеным морским берегам.
И буду я — речка Мезень,
Шуршащая её прялка –
Небесные её кони – горящие как заря.
Сариола
Сариольская осень дышит в спину кострами,
Льется в руки дождем глубина безутешного неба:
Оставайся, девочка, с нами, оставайся, милая, здесь навеки.
Кто тебя, настоящую, станет любить, лелеять,
Образ твой понесет в огневеющем сердце.
Мелет сампо резное, как соль, все твои печали,
И выходит золото, и горит рассветно.
Сариольские дали прячет кисель тумана,
По дорогам разбитым, мой свет, никому не проехать.
На застывший мир Лоухи смотрит твоими глазами,
Редкозубую душу в ухмылке щеря.
Как цвело Сариольское лето, никто не помнит,
И, мой свет, я боюсь, что просто никто не знает…
О медвяной росе на тяжелых цветах кипрея,
О пичугах-пуночках плачущих понарошку –
Но болотная клюква сладка нам как данность,
Что на свалку снесут всех и вмиг забудут.
И, сломавшись, разрушится чудо-сампо,
Станет воздухом гарь полынного дыма…
Станет девочка ведьмой Похъелы древней,
Колдовскими рунами на струнах кантеле.
Тишина пещер
У витязя очи — лазорев цвет,
У витязя кудри — латунный шелк,
У витязя губы — цикуты яд,
У витязя голос — что пряный мед.
Но бледен смиренный и светлый лик,
Когда он выходит с морского дна,
Когда он приходит под свод пещер,
Где тень одинокая у костра –
Поднять не посмеет горящих глаз,
Подать не посмеет ему руки.
У тени той очи — сурьма теней,
У тени той кудри — смола и соль,
У тени той губы —пурпур зари,
У тени той голос — что щебет птах.
Заклятый друг мой, чего ты ждешь,
Свиданьем сердце терзаешь мне,
Уже ли не видишь в цветенье дня –
Я выйти не смею под солнца свет.
К чему мне печаль и надежды чад,
Взглянуть ты осмелься в мое лицо:
Я горький секрет сохраню во тьме —
Что горным я троллям родная дочь.
У витязя ласковый нежен взгляд,
У витязя сердце — что солнца жар,
Но ночь догорает – огнем костра,
И витязя ждет вновь морской туман,
На сердце ложится пучины зов,
На сердце ложится печаль-печать.
У девы-тролля в груди горит
Всех солнц неведомых стылый жар,
У девы-тролля печален лик,
У девы-тролля в речах тоска.
Мой друг заклятый, приди ко мне,
Мой друг заклятый, коснись рукой,
Я каменной стану на той заре –
Когда ты забудешь мою любовь.
Башня
Хаос встает на дыбы - смогом и пеплом,
Зарею, красящей горизонт карминовым светом.
Льется ручьем, ржавой рекой впадает в вечное море,
Кличет деву из башни: спускайся, неси свое горе.
А горя ее не испитого, жизни не прожитой полная чаша,
Бессонное да безглазое бредет оно посолонь башни,
Заклиная ветра флейтой, рожденной из кости,
Идет, спотыкаясь, вгрызаясь ступенями в башни косность,
Волоча за собой всех, кого прежде сгубило.
Шипит: покайся, свет мой, я уже победило.
А тебе не оставило ни утешенья, ни стражи.
Ты зря надеялась, карта лжет и не ляжет.
Посмотри, все в ногах моих – россыпь тлена:
Это море, рудой кипящее, мне по колено,
Этот взвинченный воздух плачем чужим охвачен,
Примирись же со мной, да будет твой долг оплачен.
Так цепляется горе за острые шпили башни,
Заползая в глазницы бойниц, покинутых и незрящих,
Расползаясь под сводами – горечью древнего склепа,
В темноте глумится лукавая злая флейта.
Башня рушится, в мареве крошатся крепкие стены,
О, царицей не ставшая, — горе взывает к деве,
я испило тебя – подтащило к юдоли смерти,
Ты молила напрасно, никто тебе не ответил.
Горе рыщет руинами, шарит свою награду –
девы мертвую голову – взять лишь ее в уплату.
Но кровавые пальцы, дрожа, увязают в саже,
Натыкаясь на белые кости почившей стражи.
Эта флейта безумная — горе мое ручное,
Неиспитая жизнь моя, смерти моей раздолье,
Всех приютов моих горестные чертоги –
так возьми меня, Море. Я — на твоем пороге.
Грай
Сороки кружат над городом – вещие птицедевы,
Глаз опаловых омут искрится былью,
Город под крыльями тих по-мещанскому, не причёсан,
Сквозь гравий дорожек порос ковылём.
У дома на перекрестке – окно-прореха
В мир глядит, окаем-наличник –
обережные знаки жуки изъели, дожди сточили.
Люди шепчутся, озираясь:
лучше б ставни, изжившее, заколотили.
А у дома внутри – жадное сидит лихо,
Его видят в окне пестрый кот да малые дети,
Как оно разевает единственный глаз, рот беззубый,
Как нисходит в оспяном смехе.
Подходите смелей, мои соколы, и глядите
В пустоту: в пустоте всё велико и всё бессмертно,
В пустоте – светлый бог не имеет лика,
Не имеет железа,
Ладана не имеет –
В пустоте пасти щерят ленивые черти,
Подходите, соколики, посмотрите.
Дети в плач, кот дугой выгибает спину –
Лихо тешится, глохнет довольным смехом:
За деревней – деревню кладу в могилу,
Города положу, как наемся, как разжирею.
И не будет вам солнца, не будет места,
Красный угол – марать стану черной сажей,
Как аукалось смело, как вам плясалось –
Я откликнулось, соколы, я все ближе.
Лихо в доме заходится хриплым смехом,
А над домом – стрекочут, поют сороки
И слетают троицей на осину:
В колыбели неба
сестра серчает –
На заре мы несем её гнев на крыльях,
Это место — щепа и гниль – полыхнет пожаром,
эта тризна — вдоволь тебя насытит.
Смех смолкает, лихо в страхе глядит в оконце –
на железные когти, на латные птичьи перья,
Первый глаз – вспоминает:
за меньшее исклевали,
Выклюют и последний.
Колыбельная щуки
Реченька – матушка, горькая синева,
Сироткой качаюсь на пенных твоих волнах,
Венком отпустили до моря далёко плыть,
Печальные песни легко на плечах носить.
Реченька – матушка, новый наряд мне сшей,
Щуки и сиги сестры мои теперь,
Будет мне кружево - олово чешуи,
Водами стылыми песню-печаль нести.
Реченька – матушка, дай мне перо в ладонь,
Крылья утиные, пестрое золото
Неба высокого, звездную полынью
Горькой обиды я песней в него нырну.
Реченька – матушка, тонет из трав венок,
Волнами сходится в мареве колдовство,
Серою утицей, щукой со дна реки,
Ласковой дочерью стану тебе с тоски.
Будут мне рыбы сестрами, братьями,
Будут мне перья да чешуя - платьями,
Будут мне жемчуга слезами радости.
Качай на волнах меня ласково, мать-река.
|
