|
***
Один в ковчеге. Сердцем стал стальной.
Железный век на дне. Пророку слава ли?
Не спас эгоистичный новый Ной.
Забыв о доме, Одиссеи плавали.
Дары данайцев, лживость Пенелоп.
И быть (по Джойсу) не Телемахиде ли?
Бездарен троп, и хронотоп утоп.
Стиха, молитвы, прозы не увидели.
Иссякли смыслы: слово, символ, знак.
Без образа икона — плач об ангеле.
Умершим пламя, рака гроб, но как
Судить живым о статусе ли, ранге ли?
Уже ни в чём опоры не найти
Под толщей скал среди руды ли, шлака ли?
Над мумиями селфи, конфетти,
А об истлевшем Лазаре не плакали.
Необъяснимой, необъятной тьмой
Скрываем от себя Ничто ли, Бога ли?
Ослепший врач и духовник немой.
Чужие беды более не трогали.
Бессмысленно прощать и понимать.
Кого зовём псалмами ли, на сленге ли?
Почти Мадонна, молодая мать
Качает в люльке будущего Менгеле.
***
Моя прабабушка умерла,
Не исповедавшись. Не успели
Позвать священника. Звон капели
Похож на скрежет, на звук сверла.
Отпели. Под октябрём весна.
В купели Леты на берег рада
Душа взобраться. В себе преграда
Заключена, и тропа тесна.
Мою прабабушку в гроб кладут.
Коллапс вселенной. До точки сжаты
Пространство, время, надежды, даты.
Воздушный шарик ничем надут.
Сомкнулся космос. Слова теперь
По сути незачем. Силу в этом
Скорбящий ищет, но силуэтом
Во всём присутствует тень потерь.
Моей прабабушки больше нет.
Нулём по Кельвину смяло фразу,
И мёрзло глазу. Не вспомнишь сразу
Молитву в бездне среди планет.
Годины… Сто одолеть смогла!
В довесок две! Как же это мало!
Немея, горе пульсар сжимало.
За горизонтом событий мгла.
***
Победа! Два пальца в небо.
Нет, в нёбо. И дальше в горло.
Всё псевдо, не то и недо.
Всё мерзостно, пусто, голо!
Всё явно, постыдно, наго:
Поэзия немо гибла.
Её хоронить не надо.
Падение — не могила.
Взлететь не дано. Не славой
Увенчана год за годом.
Салага от качки слабой
Зелёный в упрямстве гордом.
Блюёшь, перегнувшись через
Трясущийся борт. Под ликом
Трещит и смеётся череп,
Смыкаясь на мозге липком.
Над водами зной и пустошь.
Не мясо, но гной и ветошь.
Не паруса ткань отпустишь,
Не смерти на зов ответишь,
Но вытошнишь: ладан, перец,
Корицу, шафран и масло.
Поймёшь: позади и перед
В бессмертии жизни мало.
***
Текут минуты двух далёких жизней.
Бурлак усталый! Баржу дней тяну.
Любимая становится капризней.
Расти на чувствах мокрому пятну.
Сырые доски не горят соблазном,
Не навевают мыслей о былом.
В сплетении сомнений непролазном
Не пошевелишь вязнущим веслом.
В глуши не ждёшь подмоги безвозмездной,
А от чужачки — искренности слов.
Не с наречённой поцелуй, но с бездной,
В которой оказаться не готов.
Упали злые слёзы в решето.
Надежда, боль, бессилие — ничто.
***
Не детская площадка: смотровая.
Ни беготни, ни смеха. Замер ты,
Разглядывая землю с высоты,
Календаря страницы отрывая.
Не болевая точка: огневая.
Когда погиб, желания просты:
Страдаешь — цепи рви, сжигай мосты,
Отжившие, ржавея, прогнивая.
Не чувственная сфера: волевая.
Горючих слёз канистру выливая
На прошлого траву, обид кусты,
Спали дотла! Завеса дымовая
Рассеется. Кострище домывая,
Почувствуй: тайники души пусты.
***
Измерь, Создатель, моей же меркой!
Зачем раба наделил свободой?!
Я понял так: мол, давай, коверкай!
Я понял так: мол, давай, уродуй!
Сказал священник: мол, ты не падай,
Молись, смиряйся и крепко веруй!
Но как? Чудовищной анфиладой
Пещера следует за пещерой!
Меня влечёт с бесконечной силой,
И я бреду роковой дорогой.
Взываю к Богу: «Меня помилуй!»
Взываю к бездне: «Меня не трогай!»
Душа, падения исповедуй,
Себя слезами борьбы соборуй!
Однажды кончится бой победой.
Сокрыты пеплом Содом с Гоморрой.
В тяжёлой битве на боль не сетуй,
Достигшим радости не завидуй.
Простится грех, унесённый Летой.
Но как расстаться с пустой обидой?!
Спаситель, долга вернуть не требуй!
Не в силах ныне! Отсрочку даруй!
Раскаюсь! Я обещаю небу!
Раскаюсь, если удержишь кару.
***
Господи, стражду! Подай же знак!
Слёзы закончились: спазм гортани.
Верил наивно когда-то, как
Маленький Джонни из Пуритании!
В юности Истины не искал:
Страсти надменной бездушность власти.
Жаждал улыбки — нашёл оскал!
Разум обманут пустой схоластикой!
Дети невинны. Простится им!
Отрок не молится — сердце немо.
Ужас потери необъясним...
Дух, познающий нападки демона...
Церковь, священник, но глубже что!
Смотрит с иконы на нас Мадонна.
Будто налитое в решето,
Слово уходит, а глубь бездонная!
Пропасть грехов, поглотив меня,
Душу схватила. Могильность ткани.
Саван падений, и суд огня.
Без благодати ничто — искание!
Исповедь? Искренен сам с собой?
Проклято прошлое: игры, сласти!
Каяться время — жестокий бой!
Грех не стереть оправданий ластиком.
***
Вода живая. Решета
Кровопотеря. Я виновней.
Причастие ли? Чаша та?!
Преображается вино в ней?
Щебечет счастье детворой.
Гудит громада злого роя.
Повержен первый! Где второй!
Стучит земля, могилу кроя.
Не буря мглой. На небе те,
Кому юдоль скорбей плачевней.
Душа в аду и в немоте.
Ни помысла о палаче в ней.
Балласт велик, но якорей
Не взяли в путь. Сломалась рея.
Повешенный похож скорей
На фрукт, висящий вяло зрея.
нелепо тело. Голо то,
Которое вовек бесславней.
В дырявой шлюпке долото,
Но нет смолы и нет весла в ней.
Воистину, прокимен спет
Не сладости. Глазами рая
Не видишь! Мать ребёнку свет
Несла? Достигла, замирая…
***
Незрячий глаз не чужд слезы горячей.
Горючей мысли мне не отогнать.
Провалится под лёд телега с клячей.
Не выдержит шагов в болоте гать.
Страдаю страшно, будто от падучей,
Но чувства не понять душе слепой.
Сомнения настигли чёрной тучей.
Оковы сплавил мертвенный припой.
Наречий нет. Бесцелен гомон птичий.
Не человечий голос: только свист.
Возничий поменяет сто обличий.
Скелет коня в могиле норовист.
Карабкаюсь неодолимой кручей.
Боюсь себя и воли зла могучей.
***
Деталям силу отдают тяжи.
Рабочих поражает весть худая,
В сердцах усталых веру охлаждая.
Узлы на кожаных ремнях вяжи.
Воистину не пересечь межи!
Психоделизм видений осуждая,
Не ощутишь, как шепчет тишь седая:
«В особой неподвижности лежи!»
Не мёрзнут в ледяной воде моржи,
Метель в кромешной тьме пережидая.
Во мраке Ариадны нить держи,
Конец сжимая, будто меч джедая,
В живом зерне наркотик порождая,
Как спорынья над пропастью во ржи.
Пигмалион
Казалось, люди, мысли плохи:
Пришло бездушие эпохи.
И будто мир теперь ничей.
Не думай, ничему не верь.
Бессильны тысячи врачей
И глаз души, и сердца ухо
Заставить обнаружить дверь.
Снаружи счастливы — внутри же
Клубится мрак: темно и глухо.
Скользишь в пучину ниже, ниже.
Надежда цинику смешна,
И давит злая тишина.
Святая тишь? Беззвучность злая.
Не слышно даже визга, лая.
Наверное, не стало псов —
Перетравили всех давно,
Ведь мир жесток, ведь мир суров.
Трахея жмёт зародыш воя,
В зубах завязло волокно.
В глуши, в бесплодии, во тьме я,
Но нечто колет, беспокоя.
Застыл, бледнея и немея.
Бездумный, будто неживой:
Издать не смею скорбный вой.
И как не быть таксидермистом
В нелепом мире неказистом,
Который мёртв? Который хмур,
В котором честь — стрелять в упор,
В котором жизнь дешевле шкур,
В котором убивают зверя,
В котором суд бездумен, скор?
Забыли люди правду даже,
В бесплотный идеал не веря,
Завязнув в купле и продаже.
В темнице мрачной и сырой
Гниёт лирический герой.
Истлело духом всё живое.
Стоят на остановке двое,
Автобус опоздавший ждут.
Бледна рука до синевы,
Как будто затянули жгут.
Вдали бегут и жгут резину,
Но восстающие мертвы.
И некто злой речист и ловок...
Его трескучий клич откину,
Не прочитаю заголовок.
Неважно мне, кого сожгли
И предали суду земли.
Свою апатию не скрою,
Но важен моему герою
Прогнивший мир, народ гнилой.
Народ воров и алкашей,
Хранящий водку под полой.
В народе выгорю дотла я...
А можешь, сам дыру зашей
И исцели, на ранку дуя!
Завязла тройка удалая,
И здесь в бреду застыл в аду я.
Хоть верю, что Создатель благ,
С трудом даётся каждый шаг.
На всё взирает камер око.
В толпе герою одиноко.
Жестокий, как таксидермист,
Не думая, который час,
Стоит другой, чей разум мглист.
И нигилист смеётся смело,
Хотя в глазах огонь погас,
И силы нет в хребте сутулом,
Уже слабеет это тело,
Распавшись безучастным гулом.
И он уныл и одинок,
А разум — сломанный клинок.
Себе! Себе могилы роем!
А я стою с моим героем
На остановке. В темноте.
И третий — антипод двоим
Стоял меж нас в минуты те,
Как воплощённость вечной злобы,
Непобедим, неуязвим.
Пытался написать строку я,
И мне бы очень повезло бы,
Когда б отвергнул бред, ликуя.
Быть может, помешал второй,
Смешной трагический герой…
Помог ли он в огне столетий?
И почему мешает третий?
И кто его создал тогда?
Ведь некто не позволил сгнить
Ему за долгие года.
Я спрашиваю: кто ты?! Кто ты?!
Кто дёргает тебя за нить?
Тебя моя любовь сожгла же!
И кто в тебе латал пустоты?
И кто личину сделал глаже?
Безликий из зерна возрос,
Задав мучительный вопрос.
Густела темнота. Звезда же
Светила, озаряла даже
Давно окончившийся путь.
А я уснувшего держал,
Боясь, что сам могу уснуть,
Измотанный рутиной купли,
В кармане спрятавший кинжал.
Не смог предотвратить потерю.
Теперь погиб? Не знаю, труп ли,
Но зубы жёлтые ощерю.
Не лягу я в гробу сыром
С глубокой раной под ребром.
Цветы на холмике покатом,
А я патологоанатом:
Вскрываю собственную грудь
Но там давно сыпучий прах.
Герой, увидел, так забудь!
Кромешной ночью волки выли,
А третий выжил, но зачах.
О палачах во тьме читаю.
По Брайлю. А смогли бы вы ли?
Цветущему не верю маю,
Ведь с той поры в меня проник,
Вдвойне пугающий двойник.
И руку приложил к ребру я.
Как конь. На мне узда и сбруя.
Когда такое ощутишь,
Захочешь сбросить седока...
Но он молчит. Над холкой тишь...
Нужны ли сноски, если плоски
Намёки: суть всего дика?
По-снобски захотел писать я.
Гуляют эха отголоски,
Но слово отвергают братья.
Снаружи смех, но плач внутри,
Не помнят жертвы алтари.
Внутри печаль, разгул снаружи.
От стужи смёрзлись коркой лужи.
Внутри погиб, снаружи жив.
Окрашен гроб: ходячий труп
Смеётся, кости обнажив.
Безумцы захлебнулись в гное.
А я нелеп. Нелеп и глуп...
Рыдаю — внешне торжество же.
Внутри одно — вовне иное.
Осудишь ли за это, боже?!
На что в бреду пойти готов
Постмодернизма «Богослов».
Уверит бес, что он игумен.
Его удар во тьме бесшумен.
Не пробуй отыскать причин,
Не нужно поводов ему,
И в давке ты стоишь один.
Клеймит бездумно, слов не слыша,
За солнце принимая тьму.
Не верит третий в счастье рая,
Его ночами манит крыша.
Сорвётся он, не умирая,
Но убивая нас двоих,
Последний оставляя штрих.
Безгласный мегаполис громок.
Продажность серых незнакомок,
Чей облик и криклив, и нем.
Ведь им назначена цена.
Они не ведают проблем.
Могильный холод поцелуя,
И близость смысла лишена.
Окрашен ярко-алым ворот.
Скакун заржал, опасность чуя,
Но всадник, будто рыба, вспорот.
Наездник мёртв, а я на нём,
А третий нашим был конём.
А реставрация полотен
Нужна ли, если дух бесплотен?
Владычество кромешной тьмы,
И непроглядный мрак вокруг!
Оковы сбросим? Сбросим мы?!
Не знаю, саркофаг ли, склеп ли?
Но скакуна галоп упруг.
Окрепли? Нет, но только третий
Поведал, будто мы ослепли.
Второй находит семь соцветий.
И я познал, что ожил он.
Не третий, я Пигмалион.
Чаща
Свет не мертвенный, но мертвящий...
Непроглядный, кромешный свет.
Я скитаюсь, как Данте, чащей,
Дикий ужас во тьме таящей,
Неживой и ненастоящей,
Где надежды на помощь нет.
Пламень трупный, окоченелый,
Озаряет бесплодный путь.
Проиграешь... И что ни делай,
Стонешь, тщетный и оскуделый,
В равнодушии каменелый,
Не пытаясь с тропы свернуть.
Не приходит ко мне Вергилий,
Не дает Ариадна нить.
Нет, не пей. Лучше воду вылей.
Или станешь еще бескрылей.
Чуешь тщетность любых усилий?
Нам дороги не изменить.
Не становится путь короче,
Сколько к истине ни шагай.
Сам не помнишь, чего ты хочешь,
И о чём в пустоте пророчишь.
Не рассеять бессветной ночи,
Не приблизить молитвой рай.
Слишком хочется прыгнуть с крыши,
Слишком хочется в бездну пасть.
Почему ты, Господь, не слышишь?
Спишь... Во мраке бесцельно дышишь,
В сердце дыры прогрызли мыши.
Почему не развеешь страсть?
Табуретка, верёвка, мыло:
Джентльменский почти набор.
Почему же мне так уныло?
Так безжизненно, мёртво, стыло?
Будто нечто во мне завыло...
Неужели финал так скор?
И простишь ли ты, Боже строгий,
Если выпрыгну из окна?!
Даже сотни кардиологий
Сердца ритм не поймут убогий:
Не отыщется аналогий.
Ведь подобная боль одна...
Не расплавить тоску железну.
Будто кто-то, за мной следя,
Убивает, толкает в бездну,
Где в бессмыслице я исчезну,
Так бездарно и бесполезно.
Но я чувствую грусть дождя.
Будто, в сердце вонзаясь, скальпель
Нагноившийся вскрыл нарыв.
Я раскаюсь под звуки капель.
Как корабль, взойдя на стапель,
Как прозревший правдоискатель,
Беззакония ливнем смыв.
Я за смертью взошёл на кровлю,
Но прославил, Христос, тебя.
Боже, ныне не прекословлю,
Душу к вечности приготовлю,
И не вспомню свою торговлю,
Не переча и не скорбя.
***
Решений броню обратишь в решето не ты:
Напротив послужишь от яростных стрел защитой.
Открытая рана покажется мне зашитой:
Любовь — как лекарство от Сартровской тошноты.
Излечат ли чувства внезапный перитонит?
На свет вырываются тайны в смердящем гное.
Разрушится связь? Себя исцелит? Иное?
Возникшее чудо свершение оттенит.
Страдание в прошлом. Сегодня наоборот.
Рассеялось дымом незримое нечто злое.
Удвоятся узы, незыблемы в каждом слое.
Единство сердец — отражающий штурм оплот.
***
Как нога костяная врастает в железный лапоть,
Так и глазу фальшивой Яги не видать ни зги.
Если мир опрокинут, то в небо придётся капать
Жиру с тела над пламенем, мирру и маслу ги.
Позвоночник и вертел по праву в одном едины:
Стало камнем ребро, а калёным — башмак стальной.
Об одном проповедуют саваны и седины:
Будет гробом одежда, а кожа навек стеной.
Выдыхает Везувий, до нефти свиней спекая.
Как яичный белок отделяется от желтка,
Герменевтика ложная в Каине ищет Кая:
Засыпали на мягком, но утром постель жестка.
***
Ты — это ты? Ну, положим. А это — дрель.
Жизнь — это взгляд. Посмотри на пятно слепое.
Нет. Ты — не ты, а трясущийся ржавый рельс,
И по тебе стучит бесконечный поезд.
Кисло настолько, что судорогой свело
Челюсти, горло и сомкнутое брюшиной.
Топь. Не соломинка. Схватишься за сверло?
Стала вода замёрзшая нерушимой.
Ты под землёй: под резцом, колесом, винтом.
Как под бомбёжкой капризы дошкольной группы,
Скучнокошмарно, но дело совсем не в том.
Ад это тошно, нелепо и очень глупо.
***
Слабость. С хохотом до упаду
Без гипербол целуешь пол.
Без молитвы зажёг лампаду.
Без подрясника бдений гол.
Гефсимания приговором,
Сердце спящим учеником
Станет. Вечности в теле хвором
Храм безжизненный незнаком.
Перед муками час воруя,
Оставляя в саду пустом
Искупителя,дрёмы сбруя
Представляет соблазн Христом.
***
Любовь ли — ключ? Искусство ли? Наука ли?
Вопрос труднее. Сердце ли замок?
Пока друзья, познав туман, аукали,
Не от росы (от слёз) платок промок.
Себя впишу в альбом, как имярека ли?
Родные голоса в толпе тихи.
Неужто третий раз прокукарекали,
Не пробуждая совесть, петухи?
В кромешной хмари жду луча ли, крика ли?
Возьму ли, как отмычку, псевдоним?
Пропала дымка. Воробьи чирикали:
«Спаситель жив», но вестью я гоним.
| 