Владимир Белошеев (Владимир Победа)
Липовое поле
Рассказ
- Живо! Дуй за мной, - выплясывает Миха на кухню. Андрей бросает пакет у входа и спешит следом.
- Вот! – представляет Миха с широкой кошачьей улыбкой. Под тусклой светодиодной лампой в центре комнаты на столе возвышается очередное изобретение.
В основании пирамиды массивный корпус старого «Горизонта» с выпуклой линзой, рыжими под дерево вставками и рогатой антенной. Поверх микроволновая печь. Желтые пятна жира, кажется, навсегда въелись в ее продавленные кнопки. На микроволновке безжизненный диск робота-пылесоса, поверх игровая приставка. На вершине блестящий, совсем новенький, тостер. Конструкцию обвивают пучки разноцветных проводов, обломки печатных плат и датчиков со следами спайки.
Миха разводит рога антенны в стороны. Пальцы вжимают кнопки джойстика. Изобретение гудит, напрягается, вздрагивает. Клацнул сигнал микроволновки, и в квартире вырубило свет.
Звезды с улицы неторопливо прорисовывают в темноте стол, пирамиду и силуэты друзей. Кухню плавно заполняет сладкий запах, отчего Андрей прикрывает нос.
- Пробки, - жалуется Миха, - Дай минутку. - Он нащупывает фонарик.
Пьянящий, медовый аромат обволакивает кухню.
- Это что, липа?
- Ага, – довольно кивает Миха из коридора. Балансируя на табурете, разбирается с электрощитком, - Запах - эффект хоть и побочный, но приятный. Я назову свое изобретение – «Генератор липового поля», - официально произносит Миха и щелкает тумблером автомата.
- А для чего оно?
- Смотри, - Миха садится напротив и загибает пальцы, - Квантовая теория Планка, рентгеновское излучение, теория относительности и теория большого взрыва…
В юности Миха окончил местный физмат и несколько лет пахал лаборантом в столичном НИИ. Но что-то не сложилось, и он вернулся в Мурманск растерянным и похудевшим. Через пару лет, вроде, нашел себя – в местном ТЦ ремонт мобил, ноутов, прочей мелочевки. Взял ипотеку. Подержанный «Рено» под окнами. Казалось, налаживается жизнь. Если бы не его звонки по ночам с пустыми, чудными задумками, не от сего мира идеями. Не его сложные соображения, бесполезные механизмы и стопки журналов вдоль стен: «Популярная механика», «Наука и жизнь», «Квант». На днях шепнул, что снова чатится с кем-то из «своих». Уже закончил некий чертеж, просил одолжить штукарь до зарплаты и паяльник.
- …в восемьдесят пятом Попов изобретает радио, - продолжает Миха, уже разгибая пальцы, - в пятьдесят седьмом запускаем спутник, а через четыре года - человека. Четыре! – он тычет в Андрея растопыренными пальцами и тот кивает. – Потом восемь лет и «бац» - хлопает Миха в ладоши, - станция «Союз».
Андрей поглядывает на пакет в коридоре, но продолжает кивать.
– …чтоб ты понимал – эта машина генерирует потоки. Волны локально активируют область желаний. Квантовая механика, сечёшь?
- У-у-у, - протяжно воет Андрей, - ты для меня попроще, попроще.
- Там у тебя, в пакете, что? Пиво?
Андрей оживился. Расставили бутылки перед генератором кружком, направили антенну, и дали старт. Щелчок, треск и вновь нежный запах.
На свет пиво кажется темнее обычного. Андрей осторожно принюхивается. Липа забила нос, и знакомой кислинки не ощущается. Отогнув мизинец, пригубил.
- Да это метакса! – Андрей едва успевает поймать скользнувшую из рук бутылку! – Я загадал, я! – Стучит в грудь, разливая по стаканам жидкость. – Твое поле работает!
- За науку!
- За желания!
- А если так? - Миха встает к генератору, и сводит рога антенны к себе. Пирамида щелкает и подпрыгивает. Сладкий запах из кухни уже заполняет коридор и комнаты. Со стороны лестничной клетки приближаются шаги и в дверь прерывисто стучат.
- Срочно. Вызов, – разбирает телеграмму Миха, и руки мелко трясутся, - Прибыть в пункт сбора… теплые вещи… экспедиция продлится… подпись – руководитель полярной станции …Полярной? Это не мне. Куда я поеду? Я не хотел. Я такое не загадывал, - Миха точно оправдывается, но пробегает по листку еще и еще.
- Может для храбрости? – Андрей принес стаканы. Друзья выпили, налили, выпили. Потом налили еще, и выпили, обнялись, налили и выпили снова. После кричали и прыгали по кухне. Одурманенные медовым, вязким запахом, парили, плыли по комнатам, затем возвращались к столу, и волшебный шабаш продолжался. Они горланили в открытое окно: «Видели ночь», - и слышали, как из созвездия Лиры им подпевали: «Гуляли всю ночь…» Облучали все подряд. Миху облучили трижды. Запускали поле еще и снова. Вылетали пробки, и вновь почтальон. Миху звали орнитологом на воздушный шар, пересечь Ливийскую пустыню, в сплав энтомологом по рекам Карелии, искать берберам пресную воду, строить мост Сахалин – материк.
- Еду! – надрывается Миха.
- Давно пора! – хрипит Андрей.
Квартира кружится и тонет в тягучем шумном хороводе.
- И почему Миха до сих пор не изобрел поле нейтрализующее похмелье – бормочет Андрей, прижимает лоб к прохладному корпусу микроволновки и отключается.
Облачным субботним вечером Андрей бредет к Михе с чудесной новостью. Старый знакомый клялся, на рулевом мостике списанного ледокола остался прибор, что замерит любое поле: «Получим патент!»
Миха встречает опустевшей кухней:
- Разобрал я генератор, - тяжело начинает Миха и морщит щеки, - бессмысленный и нерабочий.
- А что ты загадал вчера?
- Деньги. Что ж еще. Конечно деньги. А ты?
- Я, выпить.
Но Миха уже не слышит:
- С понедельника в мастерскую, - затем растирает лоб, шумно вздыхает. – Может снова в НИИ? Уж младшим научным примут. Должны принять.
В голове еще звенит вчера, отчего много говорить не хочется. Хочется всматриваться в бесконечную ломаную линию горизонта меж сопок и небом. Хочется бутылочку «облученного». Стоять в тишине и пялиться, прокручивать в голове бесконечные «если», нескончаемые «вдруг». Вот только окна выходят на соседний дом, и нет пива, и вечер выдался такой хмурый.
Андрей заметил, в последние годы друг все реже звонит, хвастая безумной идеей. Все чаще жалобы на погоду, отсутствующий взгляд и про отъезд теперь говорит скорей по привычке.
Молочно-серое небо сливается с бесцветными многоэтажками в единое безмолвное пятно, в неконкретную субботу. Молчит Миха, молчит Андрей, молчит далекое созвездие Лиры, а с ним и весь Млечный Путь. Гулкие шаги и голоса с лестничной клетки. Загудел лифт. Соседский перфоратор за стеной зашелся кашлем. Захлебывается и вгрызается в бетон, словно идея, что никак не отпустит и так мешает спокойно жить.
Звезды вернулись
Рассказ
Помню ласковые, тонкие пальцы мамы. Как она брала меня за руку, и мы шли длиной дорогой через опавший парк и озеро. Как трепала мне волосы на макушке и щекотала в самых смешливых местах. Сколько ей было в то время? Двадцать пять?
Той осенью я долго и сильно болел. Температурил, задыхался кашлем и плохо спал. «Пройдет», - успокаивали врачи, но делалось хуже. Кровать стояла возле окна, и я подолгу смотрел на улицу. Как-то утром я подумал, а что если небо, это куча, миллион, нагромождение мелких звезд. Днем их свет сливается в ровное голубое пятно и потому различить каждую невозможно. А как стемнело, под вечер, в горячем бреду мне почудилось - звезды осы́пались, точно побелка. Те немногие, что удержались, светили тускло. Этого было мало, недостаточно. Стало зябко, тихо и пусто, и на улице, и в комнате. Обои и ковер сделались бурыми. И пришел мрак. И мой продирающий кашель. Я пытался вдохнуть глубоко, но воздух не проходил. Он стал рыхлым, едким и горьким. Застревал во рту тухлым рыбьим куском. Тогда я впервые почувствовал смерть. Укрывшись подушкой, сжался в комок и заплакал. Хрипел, шмыгал носом, силился откашлять, ревел и дрожал, вот-вот умру. Осторожные, нежные, мамины пальцы. Провела по щеке, по глазам. «Ну, что ты, что ты, мой маленький», - она сказала: «Ты не можешь умереть, пока …», - как она сказала? Не помню. И я вздрагивал, и хлюпал и засыпал.
На утро жар отступил. Распахнули шторы, и я радовался и смеялся – звезды вернулись. Небо было ярким и чистым, каким бывает всегда в первый мороз. Звезды вернулись, я жив и впереди новый день. Мама поила горькой микстурой из широкой столовой ложки. Ложка с трудом помещалась мне в рот. Я кривился и не давался, отчего лекарство текло по щекам, к подбородку. Были еще таблетки и порошки. Кашель в ту пору часто лечили порошками и мелкими бежевыми таблетками. Днем я читал или рисовал, лежа в кровати, и совсем забыл, но потом снова ночь и звезды вновь осы́пались, как мне показалось. Так мне тогда в болезни казалось.
- Андрей Васильевич, не разбудила? Я только капельницу проверить.
Сколько мне было? Уже после ВУЗа. Мама умерла в семьдесят девятом, а отец в восьмидесятом. Тоже осенью. Я выбирал памятник и думал отцу поставить такой же, матово-черный гранит и золото. Но такого же не было, и я выбрал обычный серый с изломами грязно-молочных жил. Через год мы с Варварой женились. Получается, Лешку она в двадцать шесть родила? Получается так. Или в двадцать семь. А в год медсестра сказала, что у Леши слабые ножки, и мы обвертывали их в парафин, и он улыбался нам. Такое ровное, красивое лицо. Он не был похож ни на меня, ни на Варю. Я знаю, он был похож на себя в 17. И на себя сейчас. Сколько ему сейчас? А его дочка, моя Машенька. И она ни на кого не похожа.
- Как у вас дела? Вижу температура немного. Озноба, тошноты нет? Аллергия? Вечером будет общий анестетик. Перед операцией я введу вам его внутривенно. Может снотворного?
Варвара ушла в две тысячи восемнадцатом. Эта же больница, этажом ниже. Тот год я помню. Старик еще в уме. Нам три дня не давали видеться, а когда разрешили, руки ее уже остыли и потеряли цвет. Такой непохожей и маленькой она показалась мне. Там на кушетке под простыней. Будто двойник. Когда ее закопали и оставили под землей одну, я не плакал. Плакал после, уже дома. В тишине, в тишине. Теперь моя медкарта как разбухшая долговая книга. Я, стало быть, вечером сегодня уйду. И хорошо, и хорошо.
- Деда, деда! А, деда!!
- Отец, ты только не вздумай, слышишь?
- Вы как родственник должны расписаться здесь и здесь. А здесь дату. Сегодня двенадцатое.
Вечером. И хорошо.
- Деда, дед!
- Ну, какие прогнозы? Вы понимаете, такой случай. Мы постараемся.
Как темно за окном. Как тоскливо. Я вспомнил! Той осенью ей исполнилось двадцать пять. И папа купил серьги. Две маленькие серебристые капли с круглыми голубыми камнями. «Как слезы», - сказала она.
- От счастья, отец. Она сказала: «Слезы от счастья». Ты, даже не смей, ты понял?!
- Деда!
- Мы перевозим его в операционную.
Слишком темно. Темно и тягостно. Голова кругом. Как же она в тот раз сказала? Тем вечером у кровати. Почему мне нельзя умереть?
- Пап, папа, не смей!
Стойте, да стойте же! Мне необходимо вспомнить. Я должен успеть вспомнить!
- Наркоз.
Ах, да: «Пока любят». Она сказала, я не могу умереть, пока меня любят. Я не могу, не могу…
- Начали. Надрез.
***
Звезды вернулись.