Виктория Татур
Серега-Пастух
Рассказ
Серега-Пастух лежал на пыльной песчаной дороге, упершись носом в землю и неестественно подогнув под себя руку. Над ним несмело, но настойчиво кружили слепни, будто брезгуя приземлиться. Мальчишки на велосипедах босыми ногами в комариных укусах крутили педали и объезжали его стороной, вздымая клубы пыли.
К придорожному колодцу шла Оксана, беззаботно раскачивая синее пластиковое ведро. В школе начались каникулы, и теперь она могла отдохнуть от проверки тетрадей, исписанных корявым почерком, и не изводить красные чернила. Заметив Серегу-Пастуха, она ускорила шаг, а потом и вовсе побежала.
– Вы живой? – она склонилась над ним, но вмиг отпрянула.
В нос ударил тяжелый запах спирта, смешанный с нестиранным обмоченным бельем.
– Да че ему будет-то? – за спиной Оксаны остановилась Люська, привычным жестом отдернув врезающиеся в ягодицы пестрые лосины.
– Не знаю, может, сердце?
– Нет у него сердца. Пропил.
Мимо снова пронеслись мальчишки на велосипедах, нарезая очередной круг по деревне.
Оксана протянула руку, на секунду застыла, а потом потрепала его по плечу:
– Поднимайтесь. Ну, поднимайтесь же!
Серега-Пастух что-то промычал, открыл правый, заплывший фиолетовым глаз и с недоверием посмотрел на Оксану. Ему никто и никогда не протягивал руки и уж тем более не предлагал помощь. Затем спохватился, похлопал себя по груди, а, когда нащупал, что искал, облегченно вздохнул:
– Мадмуазель, пожертвуйте на маленькую.
– Ахахаха, – утробно засмеялась Люська, – а ты говоришь сердце.
От досады Оксана глубоко вздохнула, но руку не отняла.
– Поднимайтесь, – терпеливо повторила она.
Серега-Пастух неловко перекатился на бок и осторожно дотронулся до тонких ухоженных пальцев. Затем встал на четвереньки и боязливо пополз по дороге в сторону барака. Вечером там опять, наверное, будут бить, но перед этим нальют. Главное, чтобы не так, как в прошлый раз, когда те озверели до крови в глазах. Тогда они молотили его ногами, не в силах простить эту глупую трогательную улыбку и слабые руки-бабочки, порхающие в бессмысленном полете.
***
Когда-то Серега подрабатывал пастухом, пока ферма не обанкротилась, и ее не растащили на кирпичи. Коров забили на мясо, а прозвище так и осталось.
– И пусть, все равно свою настоящую фамилию не знаю. А так, плежоре муле, как будто профессия, – он сидел вместе с Шитиком на досках выгребной ямы, пристроенной к бараку.
Рядом летали жирные навозные мухи и будто слушали его с интересом. А он все повторял историю своей жизни длиной в тридцать лет о том, что никогда не знал своего отца, а мать француженка бросила его в пять лет и уплыла на пароходе с румыном. О том, как вырос в детдоме, а затем скитался от деревни к деревне, выполняя нехитрую работу. Улыбался и благодарно кивал, когда платили хлебом, а еще лучше – горячим супом в литровой банке. Если вместо оплаты просто били, радовался, что не так сильно и не до крови. Он даже не удивился, когда ему надели мешок на голову и затолкали в машину.
В машине Серега-Пастух никогда не катался. Рассказывал, что ехать было интересно, хотя и не видно ничего из-за мешка. Но там, куда увезли, ему не очень понравилось. Мешала тяжелая цепь, которую привязывали по ночам к ноге, чтобы не сбежал. А днем заставляли работать.
– И зачем мне цепь? – искренне не понимал он. – Кормят, поят, даже штаны выдали и футболку с надписью на английском. У меня такой никогда не было. Мерси амур, честное слово.
– Так чего ж ушел-то? – сплюнув под ноги, спросил Шитик.
– Осенью холодно стало. Я у них куртку попросил. А они меня в ледяной колодец окунули. Потом весь вечер смеялись, и я вместе с ними. Правда, смешно же. Человеку холодно, а его – в колодец. Про цепь забыли. Вот я и убег. Босиком. Они на ночь ботинки забирали.
– Здесь-то что лучше? – Шитик оглянулся через плечо на окна Демида, приютившего у себя Серегу-Пастуха и Витьку с Маринкой. Это она обычно первая начинала драку, подзадоривая остальных, отборной лагерной бранью.
– Лучше… Свободнее.
Он украдкой отогнул ворот засаленного пиджака размера на три больше, посмотрел на грудь и погладил ее трепетно и осторожно.
– Печет сегодня, – заметив этот жест, Шитик закурил и будто невзначай сказал. – У тебя там чекушка что ли?
– Была, давно бы выпил, бонсуа-муа, – он немного помолчал, а потом неожиданно спросил, – у тебя карандаш есть?
– А на что он мне? – Шитик с любопытством посмотрел на Серегу-Пастуха.
– Ну, мало ли. Бон вояж гарсон амур.
– Опять на чухонском залопотал, француз недоделанный? – из окна послышался голос Демида. – Иди за лисичками. Дома жрать нечего.
Серега-Пастух мелко закивал, соскочил с выгребной ямы, распахнул скрипнувшую дверь, петли которой давно никто не смазывал, и скрылся в подъезде.
Через минуту он вышел с большой плетеной корзиной и направился в сторону леса. Под нечесаными свалявшимися волосами стекал пот. Раскаленная песчаная дорога пылилась под ногами в старых продранных ботинках, из которых торчали пальцы с длинными черными ногтями. На обочинах с желтыми цветками-пуговицами застыла пижма в терпеливом ожидании прохлады. Солнце вдруг засветило с большей яростью и злобой, будто хотело выжечь Серегу-Пастуха с земли, оставив на его месте тлеющие угли. А потом за работу возьмется ветер, подхватит их и не оставит ничего, даже памяти.
Последний дом с баней из толстых крепких бревен стоял на отшибе деревни и выделялся основательностью. Во дворе Оксана развешивала на веревке только что выстиранные белоснежные простыни.
– Бонжур, мадам! – Серега-Пастух вскинул вверх руку и сощурился, будто эти простыни слепили его.
– Здравствуйте, – сдержанно кивнула она и, немного подумав, добавила, – Бонжур, месье!
Серега–Пастух сконфузился, вжал голову в плечи и побрел дальше. Он чувствовал, что Оксана смотрит ему вслед то ли с презрением, то ли с жалостью. «Лучше бы с жалостью, – подумал он, – это, наверно, приятно».
Перейдя два бывших колхозных поля, заросших ивняком и осокой, он вышел к осиновому пролеску и, не останавливаясь, прошел дальше. Лисички здесь не растут, они все больше на сосновых борах. Вдруг в воздухе раздался грохот, похожий на удар молотом по листу железа. А потом еще раз и еще.
– Гроза будет, – подумал Серега-Пастух, прижал руку к груди, но не повернул назад.
Домой с пустой корзиной возвращаться нельзя. Маринка заверещит, а Демид молча кивнет, позволив ей ударить первой.
Он помнил, как однажды вернулся с пустыми руками. Его отправили обшаривать сети и мережи рыбаков. Демид тогда сидел на своем привычном месте в притащенном со свалки ободранном кресле. Пьяная Маринка раскачивалась на табурете, а увидев его, тут же вскочила:
– Принес?
– Не успел, шерше-мушель. До меня уже все забрали, – Серега-Пастух виновато развел руками.
– Зачем вернулся? – спокойно спросил Демид.
– Так я это, я не успел, – снова повторил Серега-Пастух и непроизвольно закрыл лицо тощей рукой.
– Воспитывать тебя будем, – все так же спокойно сказал Демид.
Он зачем-то взял кочергу, пошевелил ею в печке оставшуюся с весны золу и посмотрел на Маринку. Она, казалось, только и ждала этого немого одобрения. Бросилась на Серегу-Пастуха с кулаками, дико визжа. На крики из комнаты выбежал Витек и принялся пинать его ногами, стараясь побольнее ударить в живот и отбить почки. Серега-Пастух не сопротивлялся. Он давно понял, что нужно просто закрыть глаза и думать о хорошем. Потому что все хорошее быстро заканчивается, это он знал наверняка.
Поднялся ветер. Пощелкивая, заволновались осиновые листья. По небу, словно перелетные птицы в стаю, стремительно стягивались тучи. Темнело. Серега-Пастух уходил все дальше в лес, минуя болото с ободранными хапалками кустами черники. Деревья надсадно скрипели, раскачиваясь в каком-то магическом ритуальном танце. Вторя им, он нагибался, выковыривая из мха мелкие лисички, иссушенные стоявшим несколько дней зноем. Небо накалилось, сверкнув длинной, уходящей за горизонт молнией, и наконец треснуло, ливнем обрушившись на истосковавшуюся сухую землю.
Серега-Пастух прижал руку к груди, будто мог защитить то, что было под пиджаком. Посмотрел на дно корзины, где лежало несколько жалких грибов, на мгновение застыл и бросился в деревню.
Захлебываясь потоками дождя, он побежал, не разбирая дороги. Падал и раздирал лицо в кровь о сухие обломанные сучья. Еловые лапы хватали его за руки, а ветер злобно смеялся, ударяя в живот. Серега-Пастух впервые с мольбой посмотрел вверх, не отрывая руку от груди. А темное небо, казалось, отвернулось от него, закрыв глаза.
Наконец впереди показалась деревня. Еще совсем недавно обжигающая песчаная дорога наполнилась чавкающими скользкими лужами. Цветы пижмы покорно, будто придавленные сапогом, прижимались к земле. То и дело, падая в мутно-коричневую жижу и снова поднимаясь, Серега-Пастух добежал до крайнего дома, распахнул калитку, и тяжело взошел на крыльцо. Там, переведя дух, забарабанил в крепкую железную дверь.
Долго не открывали. Затем послышался женский настороженный голос:
– Кто здесь?
– Мадмуазель, мерси, откройте.
Томительная тишина за дверью нарастала. Мимо в сторону леса пролетела чья-то карбонатная теплица. Раздался двукратный щелчок замка, и на пороге появилась Оксана в льняном сарафане с вышитыми незабудками на груди.
– Неужели на бутылку в такую погоду… – она так и не договорила, уставившись на расцарапанного промокшего Серегу-Пастуха.
– Я это… – он отогнул ворот пиджака и осторожно, словно драгоценный музейный экспонат, вытащил из-за пазухи зеленую влажную тетрадь с загнутыми страницами. – Можно ее у вас оставить, обсохнуть?
Оксана, все еще обескураженная, протянула руку.
– Можете посмотреть, мон шер, если хотите, – он вжал голову в плечи, обтер лицо шляпой и спустился с крыльца.
Серега-Пастух шел по дороге, пригибаясь от ветра и поскальзываясь в лужах, но руки его теперь были легки и свободны. Сегодня он домой не пойдет. Непогоду лучше переждать в старом, растасканном на бревна амбаре. А завтра они забудут о лисичках и, может, даже скажут, что волновались.
***
– Кто к тебе приходил? – спросит Артем, громко опустит чашку на стол и нервно перекрутит обручальное кольцо на безымянном пальце.
– Серега-Пастух, – быстро ответит Оксана, – на бутылку просил.
– Вот скотина, ниже плинтуса уже опустился. Дверь ему больше не открывай. И чтоб духа здесь чужого не было. Поняла меня?
– А если ученики придут?
– Знаю я твоих бездарей. Сначала они, потом их папаши заявятся. Все вопросы в школе решай. Поняла меня? – еще раз требовательно спросит Артем.
– Да, – тихо отзовется Оксана и, пряча тетрадь, скроется в спальне.
Там она сядет спиной к двери и раскроет первую страницу. Застынет на мгновение, выпрямится, а потом жадно будет перелистывать, не веря своим глазам.
На обыкновенных тетрадных листах в клеточку будут рисунки карандашом. Оксана невольно залюбуется райскими птицами, мельницами с широкими искусно очерченными лопастями, реками, спускающимися с заснеженных гор и нарядными дамами и кавалерами, плывущими в лодках по озеру, заросшему камышами.
На последней странице она обнаружит изображенного по пояс мужчину с тонкими подкрученными усами и чуть лукавыми, смеющимися глазами, тело которого покрывают мускулы. А внизу корявыми печатными буквами она прочтет надпись: «МОЙ ПАПА НАВЕРНА БЫЛ ТАКИМ».
Музыка у старого дома
Рассказ
– Ненавижу этот аккордеон! – Степка согнулся на стуле от тяжести инструмента.
– С твоими способностями так относиться к музыке – преступление, – мама с укором посмотрела на сына. – К любой мелодии ноты можешь подобрать.
– Ну и что? Не пойду больше в музыкалку!
– А инструмент куда?
– Продадим, – огрызнулся Степка.
– Какой предприниматель нашелся! А ты забыл, чей он?
Степка угрюмо уставился в ноты и принялся мучить инструмент. Он уже столько раз слышал эту семейную историю!
Аккордеон достался ему от прадеда Анатолия Григорьевича. Степка его совсем не помнил.
Анатолий Григорьевич вернулся с войны с двумя медалями и одной правой рукой. Левую ему по локоть оторвало при разминировании моста к подступам Берлина. Мама рассказывала, что он часто доставал из-под кровати аккордеон и играл. Единственной рукой. А Степка неуклюже приплясывал, колотя по полу пухлыми ножками.
Маленькому Степке нравилось рассматривать инструмент. Самой интересной была металлическая заплатка на боку, прикрывающая дыру от пули. В войну прадедушка не расставался с инструментом. Во время атаки аккордеон заслонил его от вражеской пули. Степка несмело дотрагивался до заплатки пальцем и тут же отдергивал его. Поэтому и решил пойти в музыкальную школу, а теперь жалел и с тоской смотрел в окно, где на деревьях распускались почки.
– На майские в деревню поедем, – заметив его взгляд, сказала мама.
– Ура-а-а! – Степка вскочил и с грохотом уронил аккордеон в старый чехол.
***
Утром Степка проснулся от громкого шуршания. Мама собирала сумки.
– Доброе утро, – сказала она, увидев сына. – Ноты не забудь.
– Что? Аккордеон с собой брать?
– Конечно. Надолго уезжаем. Тебе заниматься надо.
– Вот невезуха! – Степка с силой захлопнул дверь в ванную.
За завтраком он бухтел и сетовал, что такой маленький, а уже страшно несчастный. В дороге, пока мама вела машину, Степка почти не разговаривал. Безучастно глядел на мелькающие за окном деревья и чувствовал тяжесть аккордеона, который лежал в багажнике.
– Будь добр, не изображай перед бабушкой мировую скорбь, – попросила мама, в сумерках въезжая в деревню.
– Ладно, – отозвался Степка, увидев знакомые деревянные дома.
Настроение приподнялось. Уже завтра он увидится с друзьями.
– Мам, – оживился он, рассматривая одинокий дом на пригорке. – А правда, что дядь Витя сумасшедший? Ребята говорят, он с облаками разговаривает. И ругается страшно, когда к нему в сад за яблоками лезут.
– Кому ж понравится, что у него яблоки крадут?
– Так мы попробовать просто.
– Степка, тебе своих яблок мало? Дядь Витя войну прошел, старенький совсем. Он, кстати, тоже на аккордеоне играл.
– А теперь?
– Теперь уже нет, – мама притормозила у деревянного забора.
На крыльце их встречала бабушка. Она помогла занести сумки в дом. А Степка поплелся сзади, подтягивая тяжелый аккордеон.
Втроем они допоздна сидели в кухне. Степка глядел на потрескивающие в печке поленья.
Утром, позавтракав, он схватил куртку, чтобы бежать к ребятам.
– Степа, – бабушка осторожно дотронулась до металлической заплатки аккордеона, – Сыграешь?
Он украдкой посмотрел на маму и поплелся в комнату:
– Только быстро, – его пальцы ловко бегали по клавишам. И дом, в котором раньше так часто звучал аккордеон, казалось, с благодарностью откликался и позвякивал чашками в старом серванте.
Вдруг Степкины пальцы споткнулись и разъехались.
– Да ну! – он со злостью сжал меха.
– Вот всегда у него так, – не выдержала мама. – Немного сыграет и бросит.
– Не ругайся, – сказала бабушка. – Придет время, сыграет.
Несколько дней подряд Степка пропадал с ребятами. Домой приходил к ужину. Наспех смывал с лица весеннюю пыль и оттирал с рук ржавый сок одуванчиков.
– Целый день носишься. И на аккордеоне не играешь, – сказала мама за ужином.
– Жавтра поиграю, – с набитым ртом отозвался он.
– У тебя это жавтра никогда не наступает, – передразнила его мама. – Живешь одним днем.
– Скоро черемуха зацветет, – бабушка неопределенно махнула рукой. – Похолодает. Вот и будет заниматься.
Бабушка оказалась права. На следующий день вся деревня стояла в черемуховом цвету. Деревья будто нацепили пушистые снежные шапки, от которых исходил такой одуряющий аромат, что кружилась голова. Степа представил себя великаном. Вот сейчас он подует на этот снежный пух и тысячи перьев закружатся в воздухе.
Одно не радовало Степку – синебрюхие тучи будто сговорились и навалились на небо. А потом и вовсе зарядил дождь.
В этот день мама наконец заставила заниматься на аккордеоне.
Неожиданно раздался стук.
– Виктор Андреич, в такой-то ливень! – бабушка открыла дверь, впуская дядю Витю.
– Авось не растаю, – сказал он, поставив на пол корзину. – Я за картошкой. У меня в этом году вся вышла.
– Неужели сажать будете? – удивилась бабушка.
– Сидеть надоело. Так маленько в огороде чего поделаю.
– Степа, сходи в погреб, набери картошки.
Степка сжал меха на аккордеоне и выглянул в прихожую.
– Внук приехал, – пояснила бабушка. – Музыке учится.
– Хорошо, коллеги, значит, – одобрил дядя Витя.
Когда Степка вылез из погреба с полной корзиной, мама сказала:
– Помоги дяде Вите картошку донести.
В дверь снова постучали.
– Погнали на сеновал, – закричали мальчишки, толкаясь в коридоре. – Там крыша есть, в футбол играть можно.
Степка растерянно посмотрел на маму.
– Отнеси картошку, – она сняла с вешалки его куртку, – а потом иди куда хочешь.
– Догонишь! – крикнули мальчишки и выскочили из дома.
Степка взял корзину и поплелся за дядь Витей. Тот шел бодро, казалось, совсем не замечая дождя. Тропинка на пригорок чавкала под ногами.
– Слышишь, дуб поет? – спросил дядь Витя, подходя к дому.
– Не-а, – отозвался Степка.
– У него песня из глубины от самых корней идет.
Степка пожал плечами и поставил корзину на скамейку у двери дома:
– Ну, я побежал?
Он рванул под проливным дождем. Несколько раз чуть не поскользнулся, перепрыгивая пузырящиеся лужи. Вдруг услышал странные, ни на что не похожие звуки. Степка оглянулся и удивленно посмотрел на дуб. Затем поднял голову вверх.
В небе летел клин журавлей. Огромные птицы разрезали воздух мощными крыльями и курлыкали жалобно и печально. Степка замер, размазывая капли дождя по лицу. Он не пошевелился, пока за кромкой леса не скрылась последняя птица.
Вдруг опомнился и побежал на сеновал. Рухнул на кучу старой соломы и, не обращая внимания на ребят, долго переводил дух.
Дождь не прекращался несколько дней. Все это время Степка пропадал с друзьями. К аккордеону он так и не притронулся.
Однажды, когда весь промокший он прибежал к ужину, бабушка сказала:
– Завтра Девятое мая. Пирогов напеку.
– Мы тебе поможем, – мама вытирала полотенцем волосы сыну. – А в десять часов парад по телевизору посмотрим.
– Не, в десять я не могу, – Степка вырвался из полотенца, – у нас завтра решающий матч.
– А я думала, ты нам сыграешь, – расстроилась бабушка.
– Да пацаны тогда без меня начнут!
– Подождут твои пацаны, – отрезала мама.
– Что мне теперь, дома сидеть из-за этого праздника? – от обиды у Степки в горле застрял колючий комок.
Ужинали молча. Степка демонстративно рано отправился спать. Ночью ему снился сон, будто приходил прадед Анатолий Григорьевич. Вернее Степка не видел его лица, но точно знал, это был он. Прадед протянул единственную руку и похлопал его по плечу. Затем взял аккордеон и скрылся за дверью.
Утром Степка проснулся от яркого солнца. Обрадовался, что надоевший дождь, наконец, прекратился. Вдруг резко соскочил с постели и заглянул под кровать. Аккордеон лежал на месте.
Степка несмело прошел в кухню.
– С праздником, – бабушка выкладывала на противень пироги.
– И тебя, – проговорил он.
Ему было как-то не по себе. То ли он все еще обижался, то ли чувствовал стыд за вчерашнее.
На подоконнике заметил черно-белую фотографию Анатолия Григорьевича с медалями на груди, а рядом вазочку с веточками черемухи.
– А мама где?
– За молоком к тете Наде ушла. Пойду, воды принесу, – бабушка вытащила из-под скамейки пустое железное ведро.
– Давай я, – вызвался Степка.
Он выскочил на крыльцо и прищурился. В небе поднималось солнце, и в воздухе разлилось долгожданное тепло. В деревне стояла небывалая торжественная тишина: не гудели косы, не звенели электропилы. Даже собаки не лаяли.
Степка направился к колодцу. Откинул тяжелую деревянную крышку, зачерпнул воды и поднял ведро. Шел к крыльцу, осторожно, стараясь не расплескать ни капли.
Вдруг в воздухе что-то треснуло. Словно разом дали гудок несколько паровозов. Степка замер. Это был аккордеон. Затем звук выровнялся, и полилась печальная музыка.
Он посмотрел на пригорок. Вдалеке у дома на пригорке разглядел дядь Витю. Тот держал инструмент, плавно раздвигая меха. У Степки защипало в носу. Где-то он уже слышал эту мелодию. Там было что-то про землянку и огонь. В животе у него сделалось горячо, а за спиной будто выросли крылья.
Степка, как зачарованный, стоял и слушал, не замечая тяжести ведра. Ему вдруг нестерпимо захотелось влиться в эту мелодию, подхватить ее и понести над полями, над деревьями, унося высоко-высоко в небо.
Он оставил ведро у ступеней крыльца, ворвался в дом и побежал в спальню.
– Что с тобой? – испугалась бабушка.
Он боялся проронить слово. Боялся разрушить то, что чувствовал в это мгновение. Молча, вытащил аккордеон и выскочил с ним на улицу.
Дядь Витя уже играл другую мелодию. Тоже очень красивую и печальную. Степка несмело прошелся пальцами по клавишам, извлек несколько нот, сбился и снова заиграл, подхватывая музыку.
Внезапно у старого дома на пригорке все стихло. А через секунду мелодия зазвучала с новой силой. И вот уже два аккордеона выводили печальную песню о солдатах, что не вернулись домой и превратились в белых журавлей. Эта песня разносилась по всей деревне, вплывая в каждый двор, в каждый дом. А в чистом голубом небе переливалось солнце.
Степка не чувствовал боли в натертых плечах от старых кожаных лямок. Не замечал маму, что замерла у калитки с банкой молока. Не видел непривычно притихших ребят, столпившихся за забором.
И вдруг он вспомнил! Ясно увидел прадеда Анатолия Григорьевича, как тот со слезами на глазах единственной рукой играл эту мелодию. А маленький Степка, еще не понимая слов, стоял и заворожено слушал.