|
Мясорубка
Тело – мясная куча, синяки, нарывы,
Даже ноги – неповоротливые тюки.
Вместо луча надежды – веревки гнилой обрывок
И бесчисленные проржавленные крюки.
Но ты выживешь предсказаниям вопреки.
Доползешь до кровати под язвительные насмешки,
Спрячешься под целительным одеялом,
Если хочешь быть в дамках – сперва потусуйся в пешках,
Никого еще эта участь не миновала.
Только сколько ты сможешь все начинать сначала?
Две недели снятся железные лезвия и винты,
Все вокруг удивляются твоему поступку.
А потом ты смываешь мазь, сворачиваешь бинты,
Смотришь в окно и, вздыхая, снимаешь трубку:
Я люблю тебя, мясорубка.
Серенький волчок
Жребий выпавший кем-то брошен.
Я пришел к тебе понарошку,
Подвигайся, я с краю лягу,
Я принес тебе волчьих ягод,
Волчьи когти – в овечье брюшко,
Колыбельная смерть на ушко.
Я люблю тебя до истомы,
Выходи же ко мне из комы,
Осыпая пороги солью,
От меня избавлялась, что ли?
Так ведь я не вампир, не демон,
От меня не нужны тотемы,
Обереги, молитвы, руны
Не помогут тебе, безумной.
Дай мне имя, и волчий облик,
Что из древних проклятий собран,
Станет обликом человечьим,
И любить меня станет легче.
В небе светит луны прожектор,
Я уже тебя выбрал жертвой.
А ведь было других – несметно.
Ты полюбишь меня посмертно.
Куколка
Посмотрелась в зеркало, а там неживая водица,
И страшно до ужаса, и смешно до колик.
Повторяю: я выживу, я справлюсь, как говорится,
Я сильная, я матерая, все такое.
Хлопаю дверью, обозвав тебя витиевато,
А сил хватает – сбежать до первого этажа,
И понурой псиной тащусь обратно.
Ты всегда впускаешь, но только на роль пажа.
Говорю: уйду когда-нибудь навсегда!
Ты смеешься и говоришь: иди.
Моя девочка, ты – дистиллированная вода,
Когда я – этил.
Мы не стыкуемся, как кубик Рубика и дальтоник,
Так зачем пытаться качать права,
Если ты еще даже не встала на подоконник,
А уже безвозвратно потеряна и мертва.
Говорю: прекрати меня мучать, я не игрушка!
Я не кукла, не бессловесное существо.
Ты устало целуешь меня в макушку,
Говоришь: мне с тобой оглушительно повезло.
Но я правда тиран, я безжалостен, деспотичен,
Я ломаю чужую волю как шоколад,
Не нужна мне рядом другая живая личность,
Уходи, пока эта личность в тебе цела.
Только я стою, от слов контужена, как от выстрела,
Щупаю пальцами: зеркало, дверь, стена.
Ничего не могу понять, кроме этой истины:
Непокорной я тебе не нужна.
И пускай даже ведьма бежит из церковной пыточной,
Или раб бежит от хозяина – с плеч гора.
А я к запястьям своим с утра привязала ниточки.
Так будет тебе удобней со мной играть.
Царь Горох
Как живут при царе Горохе
Беззаботные скоморохи.
Дружно-весело, сытно-пьяно,
Тырят золото по карманам.
А ошейники с хомутами
Прикрывают воротниками.
О царь-батюшке, о Горохе
Только ахи, да только вздохи,
Вместо шуток – сплошные оды.
И шутам дорога свобода.
Царь их треплет рукой за ухом,
Царь им сытое чешет брюхо.
Лишь один в колпаке нелепом
Правду-матку без страха лепит.
Он глаголет семь дней в неделю.
Залегли под глазами тени,
Ветер в брюхе голодном свищет,
Не желает он царской пищи.
Рот – разверстая бездна ада
Извергает больную правду.
Царь прикрикнет, да кинет жезлом –
Утверждая, что шут - болезный.
Царь уже его ненавидит,
А посадишь в темницу – выйдет,
А казнишь – взбеленятся люди,
Царь вздыхает: пускай он будет.
И живет: в одном ухе – песни,
Птичьи трели, да хор чудесный.
А в другом – все штыки, да пики,
Чертов голос везде проникнет!
На кол, на кол пора паяца!
Только было б кого бояться.
Царь беснуется в дикой злобе:
Хочешь золота высшей пробы?
Хочешь земли, вина и женщин?
- От меня откупиться нечем!
И кусает змеиным жалом,
Не услышав молитв и жалоб.
Ходят розги по тощей шкуре –
Ничего не боится, дурень!
Как живут при царе Горохе
Разнесчастные скоморохи.
Языки до мозолей стерли,
Поиспелись до ссадин в горле,
Так и рухнули у изножья,
Захлебнувшись своей же ложью.
А паяц наш пожал плечами
И впервые обрел молчанье.
Молчанье
Собираю цветы полевые, плету венки,
Самые красивые – у реки,
Для тебя я тоже сплету веночек,
То есть: приходи ко мне этой ночью.
Я молчу, и молчанье мое греховно,
Ты меня, пожалуйста, подстраховывай,
Затыкай мне рот, когда с губ полетят слова,
То есть: меня надо поцеловать.
Я молчу, и вокруг тишина святая,
Я ее крупицы в венки вплетаю,
Ведь слова по сути – такая малость,
Кстати, я сплела тебе три венка.
В переводе с моего безмолвного языка:
Ты – самое прекрасное, что со мной случалось.
Синий город
В синем городе тьма отступает за окоем,
Возвращаются чайки – орать и клевать гнильё,
Но незримая смерть методично удавку вьет –
И накинет петлей, и сомнутся под ней границы.
Город носит в себе своих будущих мертвецов –
И никто не захочет под маской терять лицо,
Говорят «все пройдет». Ну должно же, в конце концов?!
В синем городе не осталось, кому молиться.
Что тюрьма, что сума, да корона – потяжелей,
Ее зубья остры и смертельны – кого жалеть?
Смерть смеется, гребенкой тонкой – кровавый след –
Проредила все улицы, дворики и проспекты.
И кому повезло меж зубцов ее проскользнуть,
Тот и думает – значит выдюжу, выживу как-нибудь.
Но петля вокруг города общую давит грудь,
Этим как бы пытаясь сказать: ваша песня спета.
Любовь
Всех, кого я любила, - вагон и маленькая тележка,
Любивших меня – по пальцам пересчитать.
Я смотрю на тебя как на бога – усталый грешник,
Даже самому грязному ангелу не чета.
Ты такой Голиаф, что тебя не возьмет праща,
И любая стрела Амура промажет мимо.
Я бы все отдала за умение превращать
Всех, меня не любящих, – в нелюбимых.
Я как платье ношу любовь – очень узкий крой,
Неудобный фасон. Ткань – выгорела на солнце.
И не снять, не сменить, а реши разделить с тобой –
Так она сто процентов не выдержит и порвется…
И не то чтоб на мне проклятие, что не снять.
Но феномен своей любви объясню едва ли:
Те, кого я любила и те, кто любил меня
К сожаленью, ни разу не совпадали.
|
