|
***
Твоя жизнь потому скверная,
потому что она половая.
Ни дивана, ни кровати нетути
на полу без ковра засыпаешь.
Ночью слышишь голос родителей
о том, как стены-косточки,
родители, дескать, такое видели
обрастают мебельной дОсточкой.
«Мебель, мебель», – кружИтся мебель.
«Утварь, утварь», – шепчешь заполночь.
«Ну, и тварь же ты. КрЕдит, крЕдит», –
клоп ворчал: «Опять тобой завтракать».
Ну, а ты, конечно, ворочался,
ленивых укусов не чувствуя,
ночь смотрела в окно звездной тысячей,
прослезились глаза: «Буду я…
…буду я болеть, сиротинушки,
махонькие насекомые,
чтоб человек перед сном ни спиртинушки,
чтобы кровь потекла здоровая».
И так далее кометами плакала,
сгоряча млечный путь поразлила,
ночь-вселенная кричала знаками,
ну а ты всё проспал,
чудила.
***
«Я с ней», – говоришь ты.
Но когда тебе стало что-то ясно?
В какой момент этих твоих «с ней»?
Когда в последний раз ты видел этих «с ней»,
наверное, снов, пусть будут сны,
когда ты с ней?
Кругом бесконечный Дисней –
мультфильм, ставший реальностью:
уснувшая рядом с тобой
шепчет: «Я с ним».
Отныне называй её так:
«принцесса Ясним» –
имя такое теперь у неё.
« «Тысяча и одна ночь» вышла из меня,
из меня шла до тебя…
неспешно из меня…».
Однажды ты скажешь:
«Из меня с ней вылазят только сказки», –
тогда
кто-то более умный, чем ты, внутри тебя
махнет рукой и произнесет:
«Концовка – всегда дрянь
при таких раскладах».
***
Такой настрой в моей душе:
светло, легко, пофигистично.
Я охладел к баталиям и стычкам
и не гоняю в прошлом вшей.
Мутирует родной язык, мутирует эпоха,
я отрываю от былых талантов крохи –
я только это ремесло,
пожалуй, что постиг.
Я слишком мал, и от того внутри
светло, легко, пофигистично,
мой рынок сверхидей, увы, вторичка,
я забываю шарм реклам,
который шепчет мне о перспективах,
я далеко не так наивен,
чтоб почивать на лаврах,
севши на стакан.
Мой взгляд теперь
пофигистичный, светлый.
Отныне полностью.
Конкретно.
Мой современник,
ты был прав:
работа,
пожалуй, лучшее спасенье идиота,
что в ритмах,
рифмах,
утонув,
не утопал…
когда я правлю текст,
поэзия смиряет свой оскал
волна уходит,
выпрямляя
океан.
***
Шкаф. Стол. Стулья.
Скрип. Всхлип. Буря.
Не плескай меня на пол,
погружай в меня сахар
и мешай кофейком в чашке,
позабудь разговор вчерашний.
Раз. Два. Выход.
Три. Раз. Тихо.
Занавеска. Прогулка тенью.
Замереть за окном растьеньем,
И стоять, поглощая влагу.
Мне ничего не надо.
Наливаюсь рябиной красной,
За окном фонарь гаснет.
Пять. Шесть. Утро.
Быть. Стыть. Курва.
***
Ты – признак тишины.
идеал счастья,
способного оставить меня бессловесным.
Приди посмотреть на меня,
привыкшего смотреть в окна
на другие окна,
остывающие в ночи.
Я вижу соседние дома –
тлеющие головешки,
затухающие угли
дневного пламени.
Приди посмотреть на меня.
Когда придешь – принеси халат,
некоторые шрамы
уродуют даже мужчину.
Если поэзия – эксгибиционизм,
я закроюсь в мягкое теплое нечто,
спрятав жесткое грубое –
каналы и кратеры,
высеченные на моем теле
страхом.
Каждое мое слово –
кислота
в желающих прикоснуться.
Каждое действие –
игла,
держащая наблюдателей на расстоянии.
Приди посмотреть на меня
и веди сквозь сумрак леса
в поля,
где грязь искрящихся вывесок
не закрывает звезды.
Чтобы я научился заново плакать
в тишине
беззвучно,
не нарушая песню травы,
подхваченную клекотом ночной птицы.
Чтобы я вспомнил
запах разнотравья,
перекрывающего
перегар синтетических будней
и металлический привкус выходных,
проведенных у разбитой машины.
Приди посмотреть на меня.
Земную жизнь пройдя до половины,
я требую,
чтоб на меня
хоть кто-нибудь
по-настоящему
посмотрел.
|
